Хатч снял с каждой кисти картонный колпачок. Внимательно посмотрел, что у него имеется: кисть с тупым концом, пара с круглыми, одна кисть из козлиных волос и одна старая плоская, в четверть дюйма – для работы над облаками на границе земли и неба. После этого Малин наполовину залил палитру водой. Вытянул из набора тюбик небесно-голубой краски, выдавил её в выемку и размешал, злясь на повреждённую руку, которая упрямо не желала заживать. Хатч увлажнил бумагу кусочком ваты, затем какое-то время смотрел на ландшафт. Наконец, глубоко вдохнув, опустил кисточку в краску и нанёс первый мазок – синюю горизонтальную черту над двумя третями листа.
Когда кисть коснулась бумаги и прочертила жирную широкую линию, Хатч почувствовал, как внутри словно подалась туго сжатая пружина. Какое же это облегчение – рисовать такой пейзаж; словно сам очищаешься! И ему показалось в каком-то роде уместным, что ли, снова сюда вернуться. За годы, что минули после смерти Джонни, он не мог заставить себя ещё раз побывать рядом с индейскими колоннами из ракушек. А теперь, вернувшись в Стормхавэн четверть века спустя – и, в особенности, сейчас, когда нашлось тело брата – Хатч почувствовал, что перешёл некий рубеж. Да, это больно, но с этим пришёл и конец боли. Кости брата найдены. Быть может – если он на то решится – их поднимут из земли, где они так долго лежали. Может статься, наступит время, и они смогут понять дьявольский механизм, умертвивший Джонни. Но даже это сейчас не так важно. Теперь Малин мог перевернуть страницу и двигаться дальше.
Хатч вернулся к рисунку – пришло время писать передний план. Каменные голыши пляжа чуть ли не один к одному совпадали с жёлтой охрой. А если смешать охру с тюбиком серого, ему удалось бы передать и цвет колонн из ракушек.
Потянувшись к другой кисти, Малин услышал звук моторки, идущей вверх по течению. Подняв голову, он увидел знакомую фигуру, осматривающую берега – загорелая кожа под широкополой соломенной шляпой. Бонтьер, увидев его, улыбнулась и махнула рукой, а затем не спеша повернула к берегу и выключила мотор.
– Изобель! – крикнул он.
Она упёрла лодку носом в пляж и направилась к нему, попутно снимая шляпу и отбрасывая за спину длинные волосы.
– Я шпионила за тобой с почты. У них там такая миленькая старая подзорная труба. Увидела, что ты заплыл в устье, и не смогла пересилить любопытство.
Значит, вот как она себя ведёт, – подумал он. Как всегда. Ни тебе сопереживаний, ни увлажнённых глаз, ни приторных замечаний о том, что случилось вчера. Малин почувствовал огромное облегчение.
Бонтьер указала большим пальцем вниз по течению.
– Ничего себе домики!
– Группа богатых нью-йоркских семей постоянно приезжали в Блэк-Харбор на лето, – ответил Малин. – Построили все эти дома. FDR проводил лето на острове Кампобелло, в десяти милях севернее.
– FDR? – нахмурившись, переспросила Бонтьер.
– Президент Рузвельт.
Она кивнула.
– Ах, да. Вы, американцы, обожаете лепить аббревиатуры на своих президентов. JFK. LBJ[51], – заметила она и широко распахнула глаза. – Но что это? Ты рисуешь?! Monsieur le docteur, ну никак не ожидала от тебя такой выразительности.
– Погоди судить, дождись конечного результата, – откликнулся он, короткими мазками зарисовывая пляж. – Заинтересовался ещё в медицинской школе. Рисование помогало сбросить напряжение. И предпочитаю акварели – в особенности для таких пейзажей.
– И каков сам ландшафт! – воскликнула Бонтьер, указывая на индейские колонны. – Mon dieu, что за громадины!
– Ага. Предположительно, устричные раковины в самом низу насчитывают три тысячи лет, а сверху – всего четыреста. В начале семнадцатого века индейцев вынудили уйти, – поведал Хатч и жестом указал вверх по течению. – Вдоль реки рассыпаны доисторические индейские стоянки. Ещё одно интересное местечко – Микмак, на острове Рэкиташ.
Бонтьер вскарабкалась на усыпанный ракушками берег к подножию ближайшей колонны.
– Но почему они оставили здесь все эти ракушки? – крикнула она.
– Никто не знает. Это же чёртова уйма работы. Помню, как-то читал, что у них у них была для этого некие религиозные причины.
Бонтьер расхохоталась.
– Вот как. Религиозные. Мы, археологи, всегда так говорим, когда чего-то не понимаем.
Хатч поменял кисточку.
– Скажи-ка, Изобель, – спросил он. – Чем я обязан твоему визиту? Уверен на все сто – ты можешь провести воскресенье поинтереснее, чем в погонях за старыми медиками.
Лицо Бонтьер осветилось озорной улыбкой.
– Я хотела выяснить, почему ты не попросил меня о новом свидании.
– Почему, спрашиваешь? Я просто понял, что ты считаешь меня хилым камышом. Помнишь свои слова насчёт того, что у нас, северян, из костей ушла вся жизненная сила?
– Ах, да! Но я бы не назвала тебя хилым камышом, если правильно понимаю термин. Наверное, спичка – аналогия получше, non? Что тебе нужно, так это правильная женщина – она тебя воспламенит, – ответила она и беспечно запустила ракушкой в воду. – Но единственная проблема – убедиться, что ты не выгоришь слишком быстро.
Хатч вернулся к пейзажу. В разговорах такого плана Бонтьер непобедима.
Археолог снова подошла к нему.
– К тому же я опасалась, что ты встречаешься с другой женщиной.
Малин поднял голову.
– Да-да, как же её зовут? Жена пастора. Твоя давняя, давняя подруга.
– Она тем для меня и есть, – произнёс Хатч, чуть резче, чем намеревался. – Просто подруга.
Бонтьер с любопытством сверлила его взглядом, и он вздохнул.
– Она недвусмысленно дала мне понять.
– И ты разочарован, – изогнув брови, заметила археолог.
Хатч опустил кисть.
– По правде говоря, я даже не знал, чего ожидать от моего возвращения. Но она ясно дала понять, что наши отношения в прошлом. Написала в письме, если говорить начистоту. И это больно. Но – знаешь что? Она абсолютно права.
Бонтьер продолжила смотреть на него, на лице расцвела улыбка.
– Чему ты улыбаешься? – спросил Малин. – Доктор со своими любовными проблемами? У самой, поди, грешки водятся.
Бонтьер расхохоталась, отказываясь проглотить наживку.
– Я улыбаюсь с облегчением, monsieur. Но ты, очевидно, совершенно во мне не разобрался, – при этих словах она ласково провела пальцем по его запястью. – Я люблю эту игру, comprends? Но только правильному мужчине позволю себя поймать. Мамочка вырастила из меня ревностную католичку.
Хатч удивлённо воззрился на неё. Затем снова взялся за кисть.
– Я думал, ты сегодня запрёшься с Найдельманом, и вы будете сидеть за картами и диаграммами.
