двор.
Я иду к главному входу в дом и понимаю, что дверь открыта. Эсси никогда не оставляет дверь открытой. Она постоянно забывает ее запереть, но никогда не оставляет открытой. Я слышу голоса внутри. Я тихонечко пробираюсь к столовой, к оружейному шкафу, отпираю его и достаю ружье. Голоса, которые до меня доносятся, звучат приглушенно, но тон напряженный.
Держа ружье, я осторожно поднимаюсь наверх, в направлении голосов. Похоже, они доносятся из спальни. Мое сердце бешено колотится.
Я иду на цыпочках по лестничной площадке. Теперь я различаю слова.
– Я боюсь, я боюсь, – говорит Эсси. Похоже, что дело плохо.
Я заглядываю в щель в двери и вижу Эсси рядом с кроватью. Она разговаривает с кем-то, кого я не вижу.
– Я боюсь. Он нас убьет, – говорит она.
– Чем быстрее мы уедем, тем будет безопаснее для нас, – отвечает ей мужчина. – Почему ты не собрала вещи? Нам нужно трогаться в путь. Просто возьми паспорт – и поедем.
Я толкаю дверь. Рядом с Эсси стоит мужчина и держит ребенка. Моего ребенка. Дорогого Бенджи. Мне в голову ударяет кровь.
Я направляю ружье на этого мужика.
– Что, черт побери, здесь происходит?
Глава 61
Ева
Я выхожу из душа и одеваюсь. Мне кажется, что от меня больше не воняет водой из пруда, но мне все еще холодно.
Я иду к мойке и осматриваю сумку, которая оказывается рюкзаком.
Он завязывается на шнурок, который распадается на части, стоит мне за него потянуть. Верх раскрывается. Внутри полно ила. И что-то лежит.
Телефон. Телефон! Это серебряная «раскладушка», он весь облеплен илом, но, может, полиция и сможет с ним что-то сделать. Также в рюкзаке лежит несколько страниц с распечатанным текстом, но теперь они совершенно нечитаемые. Я запускаю руку поглубже, чтобы проверить, нет ли там чего-то еще. Мои пальцы касаются чего-то гладкого и холодного. Я вытаскиваю этот предмет и стираю с него грязь.
У меня кружится голова. Это керамическая птичка. Я вытираю оставшуюся грязь, вижу, что безделушка покрыта голубой и желтой глазурью. Я помню, как мать Стивена рассказывала мне про птичку, которую сделала моя мама для ее сына, которого она очень любила. Моя мама сделала ее для Стивена.
– Погоди-ка, – говорю я сама себе. – О боже!
Я мою керамическую птичку в воде. Она блестит на свету. Я аккуратно ставлю ее на сушильную доску, рядом со старой щеткой, которой Пегги счищала грязь с картофеля. Я мою и сушу руки, а потом усаживаюсь за стол.
Мы все сделали какие-то предположения. Даже полиция. Вы находите в доме убитых мужчину и женщину и их ребенка. Конечно, вы предполагаете, что это тот мужчина, который живет в этом доме и женат на этой женщине. Особенно если брат и мать мужчины его опознают. Но если мыслить чисто логически, вы можете это утверждать с полной уверенностью? Я все это обдумываю и прихожу к выводу, что нет. Если мыслить логически, вы не знаете, что мертвый мужчина – это муж мертвой женщины. Благодаря анализу ДНК мы знаем, что он был отцом ее ребенка, но мы не знаем, был ли он ее мужем. А тут еще ее свекровь и деверь были готовы неправильно опознать убитого мужчину.
А что, если убитый мужчина не был моим отцом? Что, если убитый мужчина был отцом Бенджи, но не моим? Я делаю следующий логический шаг. Если погиб Стивен, то это объясняет, почему он исчез и так и не вышел ни с кем на связь. И почему его рюкзак последние двадцать лет лежал на дне красного пруда.
Мой отец планировал провести выходные вдвоем с Джозефом. Я помню, как Делла говорила, что он специально купил одежду с логотипом игры Джозефа. Мог он купить такую одежду для себя, чтобы выглядеть, как Джозеф? Мог ли мой отец вернуться в Красный дом и застать Стивена с моей матерью, готовящихся к побегу?
Может ли мой отец, одетый в футболку и бейсболку, приготовившийся провести выходные с Джозефом, на самом деле быть убийцей? Это объяснило бы как молчание Пегги, так и молчание Грегори. Они могли опознать мертвого мужчину как моего отца, чтобы дать ему сбежать.
Я пишу на листке, сердце бешено колотится.
МОЙ ОТЕЦ УБИЙЦА?
Я тянусь за телефоном, чтобы снова позвонить в полицию.
У меня за спиной слышится шум.
Я резко поворачиваюсь. У двери стоит мужчина в теплой вязаной шапке и пуховике. Я вспоминаю, что забыла запереть дверь в кухню, когда вернулась из пруда. В первое мгновение я думаю, что это дядя Грегори приехал попытаться со мной помириться, только Грегори никогда не стал бы делать ничего подобного. Не в его правилах. Затем мужчина вдруг говорит:
– Селестина. Моя малышка Селестина.
Голос знакомый. Похож на голос Грегори. Я не хочу спрашивать: «Вы кто?» Я не хочу, чтобы он знал, насколько я уязвима. Кроме того, я думаю, что знаю, кто он такой, и меня от этого тошнит. Я смотрю на его руки и вижу маленький красный шрамик на тыльной стороне левой кисти. Как раз такой шрамик могли оставить мои детские зубки.
Он смотрит на птичку, окрашенную в голубой и желтый цвета, на бумаги на столе.
– О, Селестина, я знал, что ты обо всем догадаешься. Почему ты не могла оставить это дело в покое?
– Не называй меня так, – говорю я. – Меня зовут по-другому. И я не твоя малышка.
Неужели это на самом деле он? Появился спустя столько времени? После всех этих лет, когда я считала его мертвым? Я стараюсь, чтобы мой голос звучал уверенно.
– Что ты здесь делаешь?
Я не могу это переварить. Если это мой отец, то это значит, что он убил мою мать и моего маленького брата, а затем бросил меня. Я его ненавижу. Но какая-то маленькая жалкая частичка меня хочет, чтобы он меня любил.
– Зачем ты приехал сюда? – спрашиваю я.
Он пересекает кухню и прислоняется к разделочному столу.
– Мне нужно все объяснить. Кое-что тебе показать. Я хочу, чтобы ты знала: я всегда тебя любил.
– Ты убил свою семью и позволил всем считать Джозефа виновным в том, что сделал ты. Все эти годы, – тихо говорю я.
– Джозеф ничего не знал. И для него это не имело никакого значения.
– Грегори обо всем этом знает?
Он медлит.
– Нет, он ничего не знает.
Так как тогда Грегори мог неправильно опознать тело Стивена? Я сбита с толку. Он врет.
Меня
