По соседству, в здании школы, Карим показал Робу комнаты для осмотра больных, залы для лекций и лаборатории, кухню и общую столовую, а также просторную баню, которой пользовались и преподаватели, и учащиеся.
— У нас сорок восемь лекарей и хирургов, однако не все они читают лекции. Учащихся-медиков, считая с тобой, двадцать семь. И каждый проходит обучение последовательно у нескольких разных лекарей. Обучение у каждого лекаря длится по-разному, в зависимости от успехов учащегося, и продолжительность обучения в школе тоже разная. Тебе велят готовиться к устному испытанию тогда, когда преподаватели, чтоб шайтан подстелил им свой хвост, решат, что ты к этому готов. Если сдашь успешно, тебя станут величать хакимом[141]. Ну, а если провалишься, то останешься учащимся и должен будешь заслужить вторую попытку.
— А давно ли ты здесь?
Карим бросил на Роба сердитый взгляд, и тот понял, что такой вопрос задавать не следовало.
— Семь лет. Я дважды проходил испытание. В прошлом году провалился на вопросах по философии. А вторая попытка была три недели назад, когда я недостаточно четко ответил на вопросы по законоведению. Да какое мне дело до истории логики или судебных прецедентов? Я уже сейчас хороший лекарь! — Он горько вздохнул. — Ты ведь должен посещать занятия не только по медицине, но и по праву, богословию и философии. Когда и что слушать — выбираешь сам. Лучше всего прослушивать одну и ту же лекцию несколько раз, — неохотно признался он, — потому что некоторые преподаватели относятся к тебе на экзамене более снисходительно, если привыкли видеть тебя на занятиях.
Посещение утренних лекций по каждому предмету обязательно для всех учащихся медресе. А во второй половине дня те, кто изучает право, готовят краткие выписки по сути судебных дел или же посещают суды; будущие богословы спешат в мечети, будущие философы читают книги или пишут, а медики работают в больнице лекарскими помощниками. Как раз во второй половине дня лекари приходят в больницу, их сопровождают учащиеся. Последним разрешено осматривать больных и высказывать предложения о способах лечения. Лекари задают уйму поучительных вопросов. Это великолепная возможность учиться или же, — он кисло улыбнулся, — показать себя законченным тупицей.
Роб всматривался в красивое, но несчастное лицо Карима. Семь лет, подумал он, опешив, а впереди — ничего, кроме неясных перспектив. А ведь этот человек, несомненно, приступил к изучению медицины, имея куда лучшую подготовку, чем Роб с его отрывочными знаниями!
Но страхи и грусть его рассеялись, когда они вошли в библиотеку, которая здесь называлась Домом Мудрости. Роб никогда и не предполагал, что в одном месте может быть собрано столько книг! Некоторые манускрипты были написаны на настоящем пергаменте из кожи, но большинство — на тонких листках, подобно указу о его калаате.
— А пергамент в Персии неважный, — заметил он.
— Это вообще не пергамент, — хмыкнул Карим. — Это называется бумага, изобретение людей с раскосыми глазами, которые живут к востоку отсюда, а они — неверные, но очень умные. У вас в Европе нет бумаги?
— Я ее там никогда не видел.
— Бумага — это всего лишь старые тряпки, размолотые в массу, смазанные животным клеем и пропущенные через пресс. Она недорога и доступна даже учащимся.
Дом Мудрости поразил и ошеломил Роба как ничто иное, виденное им до сих пор. Он бесшумно ходил по залу, прикасался к книгам, запоминал имена авторов, из коих раньше слышал всего несколько.
Гиппократ, Диоскорид, Ардиген, Руф Эфесский, бессмертный Гален… Орибазий, Филагрий, Александр Тралльский, Павел Эгинский…
— Сколько же здесь всего книг?
— Медресе принадлежит почти сто тысяч книг, — гордо ответил Карим и улыбнулся, увидев в глазах Роба недоверие. —
Большинство из них было переведено на фарси в Багдаде. В университете Багдада есть специальное отделение, которое готовит переводчиков, и там книги переводят и переписывают на бумаге — на всех языках Восточного Халифата. В Багдаде огромный университет, в библиотеке которого имеется шестьсот тысяч книг. Там более шести тысяч учащихся, известнейшие преподаватели. Но в нашем маленьком медресе есть нечто такое, чего у них там нет.
— И что же это? — спросил Роб, а Карим подвел его к стене Дома Мудрости, где на всех полках стояли труды одного-единственного автора.
— Вот кто.
* * *
В тот день в маристане Роб впервые увидел человека, которого персы величали Князем медиков. На первый взгляд Ибн Сина вызывал разочарование. Красный тюрбан лекаря на нем выцвел и повязан был небрежно, а дурра — простенькая, поношенная. Невысокий, начинающий лысеть, с крупным, покрытым синими прожилками носом, под белой бородой проглядывают первые складки. Короче говоря, он выглядел как обычный стареющий араб, пока Роб не заметил его проницательных карих глаз — печальных и всевидящих, суровых и удивительно живых — и сразу поверил, что Ибн Сина способен прозревать то, что недоступно взору простого смертного.
Роб оказался одним из семи учащихся, которые вместе с четырьмя лекарями сопровождали Ибн Сину, когда тот совершал обход больницы. В тот день главный лекарь остановился возле циновки, на которой лежал изможденный человек с обтянутыми кожей конечностями.
— Кто из учащихся отвечает за это отделение?
— Я, господин, Мирдин Аскари.
Ага, так вот двоюродный брат Арье, сказал себе Роб, с интересом поглядывая на смуглого молодого еврея с выдающейся вперед нижней челюстью и квадратными белыми зубами — это делало его симпатичным, придавало ему какой-то домашний вид, как у умной лошади.
— Расскажи нам о нем, Аскари, — кивнул Ибн Сина в сторону больного.
— Это Амаль Рахин, погонщик верблюдов, который обратился в больницу три недели назад с жалобами на сильную боль в нижней части спины. Поначалу мы подозревали, что он повредил хребет в пьяной драке, однако вскоре боль распространилась на правое яичко и правое бедро.
— А что моча? — спросил Ибн Сина.
— До третьего дня была прозрачной. Светло-желтого цвета. Утром третьего дня в моче появилась кровь, а днем вышли шесть мочевых камней — четыре подобных песчинкам, а два — камешки размером с небольшую горошину каждый. После того боли не возобновлялись, моча прозрачная, но пищи он не принимает.
— А чем ты пробовал его кормить? — нахмурился Ибн Сина.
— Обычными блюдами. — Учащийся выглядел растерянным. — Несколько сортов плова. Куриные яйца. Баранина, лук, лепешки… Он даже не прикасается к еде. Кишки его перестали работать, пульс бьется еле слышно, а сам он слабеет с каждым днем.
Ибн Сина кивнул и посмотрел на всех.
— Что же за болезнь его мучит?
Тут набрался храбрости другой лекарский помощник:
— Я полагаю, господин, что у него перепутались кишки, они не пропускают пищу дальше по телу. Он это чувствует и не позволяет себе брать в рот еду.
— Благодарю тебя, Фадиль ибн Парвиз, — вежливо ответил Ибн Сина, — однако при таком повреждении больной будет есть, хотя и извергнет съеденное. — Он подождал. Других мнений не последовало, и главный лекарь подошел к человеку, лежащему на циновке.
— Амаль, — обратился он к больному, — я Хусейн-Лекарь, сын Абдаллы, сына аль-Хасана, сына Ала, сына Сины. А эти люди — мои друзья, и они станут твоими друзьями. Откуда ты родом?
— Из деревни Шайни, господин, — прошептал больной.
— Ах, так ты из области Фарс! Там я провел счастливые дни. А финики в оазисе Шайни — крупные, сладкие, правда ведь?
На глазах Ала выступили слезы, он молча кивнул.
— Аскари, ступай принеси нашему другу фиников и миску теплого молока.
Через короткое время это было принесено, и лекари вместе с учащимися наблюдали, как больной стал жадно есть финики.
— Ты не спеши, Амаль. Помедленнее, друг мой, — предупредил его Ибн Сина. — Аскари, ты проследишь за тем, чтобы нашему другу давали подобную пищу.
— Слушаюсь, господин, — ответил молодой еврей, когда они уже двинулись дальше.
— Следует запомнить, что это касается всех больных, находящихся на нашем попечении. Они обращаются к нам, но не становятся нами. Очень часто они едят не то же самое, что едим мы. Если лев приходит в коровник, он не притронется к сену.
Жители пустыни питаются в основном творогом и различными блюдами из кислого молока. Живущие в Дар-уль-Маразе едят рис и высушенную пищу. Хорасанцы признают только похлебки, заправленные мукой. Индийцы предпочитают горох, бобы, растительное масло и острые приправы. Люди, живущие за Оксом[142], пьют вино и едят мясо, в особенности конину. А в Фарсе и Аравии питаются в первую очередь финиками. Бедуины привыкли к мясу, верблюжьему молоку и саранче. Те же, кто живет в Гургане[143], грузины, армяне и европейцы любят запивать еду хмельными напитками, а едят они мясо коров и свиней.
