Нечай грелся на печи, пока не пришли его ученики: Стенька и Федька-пес нарочно караулили Ивашку и не пускали во двор раньше времени – до ужина. Впрочем, Мишата все равно давал тому хлеба со сметаной.
Не в первый раз Нечай поймал себя на мысли, что ждет их прихода, ждет, когда закончится ужин, и мама с Полевой уберут со стола. Ему нравилось, как они морщат лбы, вспоминая слова на нужную букву, как хохочут над его картинками, как ломают перья и высовывают кончики языков, выводя на бумаге корявые строчки, как пыхтят и размазывают по лицу чернила, смахивая с глаз непослушные волосы.
– Со-ссс-на. Сссу-к, – читал Стенька с оглушительным свистом, – у со-с-ны су-к. У сосны сук! Сук у сосны! Я понял!
Да, это не фарисеи, саддукеи и иерусалимляне! Чего ж тут не понять!
– У ку-с-та с-то-ит ко-т, – медленно-медленно тянул Федька-пес, – ничего не понял…
– Прочитай еще разок, – кивал ему Нечай.
– Чего не понятно-то? – взрывался Гришка, – ко…
– Цыц, – Нечай щелкал его по лбу.
Федька читал еще раза три, все быстрей и быстрей, пока не выдавал довольно:
– Кот у куста стоит, правильно? Не люблю котов…
– На то ты и пес, чтоб котов не любить! – толкал его Стенька со смехом.
– Ну ты! Сам! – огрызался Федька – шуток он совершенно не понимал.
– О! Напишем-ка мы слово «сам», – предложил Нечай, – Надея, какие буквы нужны?
– Слово, Аз и Мыслете, – девочка не задумывалась.
Чтоб Груша не скучала, Нечай нарисовал на ее листе бумаги сосну с суком, и та быстро вывела: «Сосна», «Сук», «У сосны сук». Она очень быстро запоминала, как пишутся слова, которые можно нарисовать или показать. Но слово «сам» Нечай ей объяснить не смог.
Всю жизнь бы учить их читать, а потом умереть и остаться тут домовым…
День второй
– Хватит! Залежался! – пинает Нечая чернец-надзиратель, – поднимайся.
Рано или поздно это должно было случиться… Не век же лежать здесь больным… Нечаю кажется: еще один день, и он сможет встать нормально. Всего одного дня не хватило… Ну что монахам надо? Не все ли им равно?
– Поднимайся, или плети схлопочешь! – нетерпеливо ворчит чернец.
Нечай втягивает голову в плечи: этого он не выдержит… По тоненькой, сухой пленке, едва стянувшей раны… Он поднимается сначала на колени и берется рукой за бревенчатую стену. От слабости рука дрожит, и пальцы срываются со стены, когда он начинает вставать.
– Давай, не прикидывайся! Ты и год пролежишь, если тебя на работу не выгнать.
Это точно. Нечай бы лежал еще год, и два, и десять. Лежал бы, и никогда не вставал. Но не хватило-то всего одного дня. Он с трудом разгибает трясущиеся от напряжения колени и вспоминает о рубахе. Надо было надеть ее, пока он стоял на коленях. А теперь придется нагибаться.
Страшная мысль пробивается сквозь сон: этого не было. Так могло бы быть, но этого не было. Он трижды поднимался на ноги после кнута, и каждый раз это происходило не так! Это не прошлое, это – его настоящее! Это – на самом деле, это не во сне!
Холодный, росный рассвет встает над рудником: Нечай смотрит в июньское бело-розовое небо, тяжело переставляя ноги. Теперь он не думает о свободе, он не хочет стать птицей и улететь, не хочет бежать по полю, раскинув руки и с разлета падать в траву: мысли о свободе причиняют невыносимую боль. Не вышло. Ничего не вышло и никогда не выйдет. До самой смерти. Так может и не стоит долго мучится?
На горизонте, на фоне розового зарева рассвета, ему видится бесконечная снежная дорога. Та дорога, по которой он ускакал от погони на невзнузданном коне. И в конце ее – поджидающие его конные монахи. Те, которых там быть не могло…
Нечай проснулся, сотрясаясь от рыданий. Скоро сны поменяются местами с явью. Скоро эти четыре месяца дома начнут сниться ему по ночам, и он сам перестанет верить, что все это случилось наяву. Скоро он проснется в холодной клети под рваным армяком, надеясь нащупать под собой теплую овчину, и не найдет ее. Что есть явь? Может, теплая овчина только снится ему, а на самом деле он давно на руднике, спит и видит счастливый сон? Слезы лились из глаз, и рыдания судорогой надрывали ребра.
Он никогда не станет домовым, потому что никто не даст ему умереть дома. Никогда не будет озорничать по ночам, а днем прятаться за печкой. Он так и не доучит ребятишек. А может, не ждать, пока за ним приедут из города? Пойти, повеситься на сеновале…
– Сыночка мой, – мама поднялась на табуретку и обняла его за плечи, – что ты, сыночка?
От ее жалости Нечай лишь расплакался сильней. Он не сможет повеситься: мама этого не переживет. Если его увезут, она станет его ждать, и верить, что он опять вернется. И никогда не узнает, что с ним будет. Нечай хотел сказать, что все хорошо, но выговорил только:
– Мам… мамочка…
Она обняла его еще крепче. Гробовщик сказал, что мертвые дети скучают по родительской ласке. А он скучал? Нечай никогда не думал об этом, он, наверное, не понимал, чего ему не хватало столько лет. Но от маминых прикосновений вздрагивало сердце, и слезы из горьких превратились в сладкие, счастливые. Все это правда, все это на самом деле, наяву. И дом, и печь, и овчина, и мамины руки. Это не может быть сном.
– Спи, мой мальчик… Спи, еще очень рано… – мама целовала его волосы и расправляла их рукой, – спи, я с тобой побуду… Ничего не бойся, сыночка, все будет хорошо.
Нечай боялся заснуть: вдруг он проснется совсем не здесь? Вдруг? Он лежал, потихоньку шмыгая носом, и упивался маминой лаской, и хотел, чтоб это продолжалось целую вечность.
От снега даже в доме стало светлей. Нечай проснулся, когда рассвело, и до обеда записывал сказки и рисовал картинки к новым буквам. Писал он ровным полууставом, строчки выходили прямыми, ну точь-в-точь как в книгах. Не хватало только красных строк. Нечай подумал, что стоило бы раздобыть немного киновари, но в Рядок ее, конечно, не возил ни один купец. Надо было просить кого-нибудь, хоть бы Макара…
Мама кормила Нечая горячими блинами с медом и заглядывала в глаза, надеясь угадать, что творится у него внутри. Но Нечай совершенно успокоился и старался не думать ни о Туче Ярославиче, ни о воеводе, только прислушивался и вздрагивал от каждого непонятного звука с улицы. Мишата постукивал молотком и косо посматривал на Нечая – он так и не решился спросить, зачем его звали в усадьбу, а Нечай рассказывать не стал. Но, видно, брат и сам догадался, потому что тоже иногда напряженно смотрел в окно, словно ждал чего-то недоброго.
После обеда Нечай пошел к гробовщику, послушать, что рассказали ему его покойники, но по дороге наткнулся на старосту.
– В первый раз боярин ни копейки с меня больше не потребовал. Спасибо так спасибо! – староста улыбнулся во весь рот, – в будущем году никому больше счет не доверю, собирать оброк тебя возьму…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});