Свет вылился в комнату, как молоко из опрокинутой кринки. На пороге стояли дети – бледные и перепуганные.
– А я-то… вот дурак… – Нечай опешил, сконфузился и посмотрел на Ерошу: тот сидел в углу, обхватив голову руками и уткнувшись ею в подтянутые к подбородку колени, – ты прости меня…
Ладони мальчика странно изгибались и напоминали скрюченные птичьи лапы. Нечай подошел к ребенку, присел возле него на корточки и погладил по голове – холодное прикосновение обожгло руку.
– Ты не веришь! Ты думаешь, я нарочно, – пробормотал тот, не отрывая уродливых рук от лица.
– Я верю, – Нечай поднял его на руки, посадил на скамейку и прижал подбородок к его волосам, – верю. Это же я во всем виноват…
Мальчик вцепился в его воротник и втянул в себя его запах, прижимаясь к овчине лицом. Нечай погладил его худенькую спинку, стараясь не думать о том, есть у Ероши клыки или они исчезают, как только появляется свет, и почувствовал, что сзади к его плечу ластится чья-то щека. И через минуту дети облепили его со всех сторон, ласкались, будто котята, подставляя головы под его ладони, клали щеки ему на колени, робко дотрагивались руками до его полушубка… Они не чувствовали холода, но скучали по теплу.
Он вышел из крепости, когда день повернул к вечеру: усталый, потрепанный, дрожащий от холода. Этот холод шел изнутри, словно из Нечая вытащили что-то, высосали, выжали, как постиранную рубаху, и положили внутрь холодный камень. На улице, напротив, потеплело, и снег летел вниз не мелкими льдинками, а большими махровыми хлопьями.
В Рядке побелели крыши, снег облепил ветки деревьев, лег на заборы меховой оторочкой, засыпал дорогу, рынок, заячьими шапками упал на луковки церкви. Нечай не стал заходить домой – побоялся, что поленится выйти – и сразу направился к дому повитухи. И хотя гробовщик произвел на него впечатление человека недалекого, но расспросить ему было больше некого.
Тот встретил Нечая как будто нехотя, но на самом деле обрадовано и возбужденно: люди сторонились гробовщика, побаивались, и нелюдимость его была сродни поведению Нечая в школе – если я вам не нужен, то вы мне и подавно не нужны. Но ведь на сход гробовщик пришел, и говорил с видимым удовольствием, и Мишате с Нечаем рассказывал про оборотней охотно.
– Ну? Что надо? – он усадил Нечая за стол напротив себя, – еще что-нибудь сход придумал?
– Нет пока.
– Говорю я им – не оборотень это, и не человек. Не верят, не слушают! – недовольно покачал головой гробовщик.
– Я спросить хочу… – осторожно начал Нечай.
– Ну, спроси, – кивнул тот и преисполнился собственной значимостью.
– Ты говорил, что все про нечисть знаешь.
– Знаю, – ответил гробовщик гордо.
– А слышал ты про мертвых детей, которые в лесу заблудились, или утонули, или… Ну, ты понимаешь? Они в белых рубахах ходят…
– Знаю. Я их видел однажды, давно. Мне их мой дед показал. Дети, которых не отпели и не похоронили по христианскому обычаю, навьями делаются. В общем-то, вреда от них особого нет, даже польза. Идешь иногда через поле, и видишь круг, где трава гуще и сочней – значит, там навьи ночью хоровод водили. Пчел к цветам они приваживают. Там, где они в реке купались, кувшинки на следующий день распускаются. От них и рожь лучше растет – колосья тяжелей становятся, где они резвились. Бегают по полям – по лесам, играют себе, смеются. Беленькие такие… Я видел, как они хоровод водили. Поют тоненько так.
– То есть, ничего в них страшного нет? – спросил Нечай почти успокоено.
– Не скажи… Нечисть она нечисть и есть. Два раза в год навьи опасными делаются. В первые полнолуния после равноденствий. Осенью, перед тем как спать залечь, и весной, когда просыпаются. Они тогда ночью к жилью выходят, в окна стучат, подаяния просят. А если им не дают, то могут озлиться. Раньше в эти дни мой дед в бане стол для них накрывал. Они поедят и успокаиваются, до следующего навьего дня.
– А ты что ж? Стол не накрываешь?
– Не, мне отец Афанасий не велел. Бесовство это, говорит… Не кормить, говорит, их надо, а ловить, колом осиновым в могилу укладывать и отпевать по христианскому обычаю.
Да, представления отца Афанасия о вере явно простирались шире, чем можно прочитать в писании! Осиновый кол и христианский обычай!
– А если они на зиму не заснут, что будет?
– Что будет? – протянул задумчиво гробовщик, – не знаю… не может такого быть. Зимой другая нечисть. Летняя нечисть во плоти, а зимняя – больше духи бесплотные. Только оборотни и остаются.
– А если навьи не заснули? Отчего это может случиться?
– Не знаю. Дай подумать… Это, знаешь, такое потрясение в их мире должно быть… Я спрошу у мертвецов, на кладбище. Завтра после обеда приходи.
– Ты с ними вот так запросто говоришь?
– А что? Я с ними столько лет…
– Значит, только два раза в год? – уточнил Нечай про навий, – больше вреда никакого?
– Погоди. Я не все еще рассказал. Мне дед их когда показал, в лесу, мне это сильно понравилось, помню! Так и тянет в их хоровод! Дай, говорю, деда, я с ними поиграю! А он говорит: нельзя с ними человеку. Им живое тепло нужно, по ласке родительской они скучают. Обычного ребенка ласкаешь, он твое тепло берет, и свое тебе отдает. А у этих своего тепла нету, вот они и тянут его из живого человека.
– И… и что?
– А то. Нечисть, она нечисть и есть. Они не злые, в общем, но мертвые же… Каждый мертвец так и норовит живого мертвым сделать. Не убить, нет. Перетащить на свою сторону, уверить, что мертвому лучше, чем живому. Знаешь, что мне покойники нашептывают по ночам? У, я давно привык. Отец Афанасий говорит, что это и есть дьявольский соблазн. Шепчут, шепчут, а потом в ад утащат. Чего мне только не обещали! Но я за веру крепко держусь.
Нечай посмотрел вокруг: на пучки трав вокруг образа Николая-чудотворца, на связки чеснока, на громовые колеса на потолочных балках, на обережную вышивку рубахи. Посмотрел и кивнул гробовщику: а знает ли тот, во что верит, хотя бы приблизительно?
– Ты про навий мне говори… – улыбнулся он еле заметно, – про тепло, которое они из живых тянут.
– Да. Про навий. Так вот, сами они к людям не подходят близко: боятся. Осторожные, как звери лесные.
– А почему? Что им люди-то? Ведь они мертвые уже? – не очень-то вежливо перебил Нечай.
– Боятся. Собак боятся очень, во дворы с собаками не заходят. И людей тоже сторонятся. Навью изловить можно и в могилу уложить. Но если они понимают, что человек им зла не сделает, и если он сам к ним подойдет, то они не удержатся: станут тепло из него тянуть, пока все не вытянут. Вот и будет такой человек вроде как живой, а на самом деле на их стороне, на мертвой. За мертвецов против живых будет стоять.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});