— По средствам ли нам коляска, мой дорогой? — спросила Лили, встревожившись. Она знала, как щедр ее муж и как нерасчетлив.
— Все мне по средствам, малютка, раз это тебе на пользу, — ответил полковник, ничуть не задумываясь.
Ей очень хотелось верить, что все обстоит хорошо, и потому она верила. Она доверяла ему во всем, почти поклонялась ему; и эти чувства усиливались ее нынешним состоянием. Особенно трудно ей было сейчас расставаться с ним. Когда он куда-нибудь уходил, она спрашивала: «Куда ты?» и «Когда ты вернешься?» — а когда он был снова с ней, она говорила: «Как долго ты пропадал!» или: «Жду тебя не дождусь!». Ее вопросы и жалобы звучали совсем по-детски, но она не видела этого, а если и видела, ничего не могла изменить. Она прилеплялась к нему все теснее, все больше нуждалась в нем; они были накрепко связаны некими тайными узами, и она это чувствовала всем своим существом.
Ну, а как же миссис Ларю? Еще более, чем прежде, она была в эти дни проницательной, осторожной, изощренно любезной. Нянчилась с Лили совсем как с малым дитятей, помогала в шитье, приносила цветы не реже, чем сам полковник, бранила ее, если Лили была опрометчивой, запрещала одно блюдо, угощала другим, старалась рассеять ее минутные страхи и вообще развлекала ее по-всякому, разными способами, как умеют друг дружку развлечь одни только женщины. Она выступала сейчас в роли лучшей подруги Лили, хотя, приди ей охота похитить у Лили мужа, она, не колеблясь, так бы и сделала. Причем эта ласковость миссис Ларю не была лицемерием, — напротив, была прямым проявлением ее натуры. По природе она была незлобива, и ей нравилось быть такой; а поскольку она любила вести себя так, как ей нравится, то и теперь выступала в роли самой доброты. К тому же ссориться с Лили ей было совсем ни к чему, и она, соблюдая свои интересы и выгоды, старалась избегнуть любых разногласий. Бежать куда-нибудь с Картером она отнюдь не намеревалась, свои сердечные увлечения умела держать в узде и вообще никогда не рискнула бы из-за мужчины своим положением в обществе.
Несмотря на медовые речи миссис Ларю, Лили по временам ее опасалась, но боялась она отнюдь не за мужа, а за отца. Хитроумная миссис Ларю, отчасти чтобы развлечься, но прежде всего чтобы скрыть свои отношения с Картером, повела наступление на Равенела. И Лили охватывал вдруг панический страх, что отец попадет в сети миссис Ларю. Она полагала, что видит насквозь эту даму, и, конечно, считала ее недостойной выйти замуж за доктора. По праву любимой дочери, Лили не верила, что на свете есть хоть один человек (за исключением, конечно, полковника Картера), столь добрый, таких благородных чувств и столь обаятельный, как ее милый папа; и если бы ей поручили выбрать ему жену, боюсь, что едва ли нашлась бы на свете женщина, которую Лили признала бы подходящей.
— Я слишком люблю тебя, папа, — сказала она ему как-то, смеясь, — совсем тебя захвалила, избаловала вконец. Уж и не знаю, что станет с тобой без меня? Один ты и шагу не сможешь ступить. Ты должен остаться со мной для своей же собственной пользы. И не вздумай меня променять еще на кого-нибудь. Ты понял? Дошло?
— Дошло, как не дойти, — отвечал доктор. — Интересно, откуда твой лексикон и твои интонации?
— Ах, папа, все сейчас так говорят. Но почему ты уходишь от обсуждения вопроса?
— Я не знал, что ты ставишь на обсуждение какой-то вопрос.
— Ах, отлично ты все знаешь, папа, просто делаешь вид, что не знаешь. Скрываешь свою вину.
— Какую вину, дорогая? Прошу тебя, объяснись. Я что-то стал бестолковым.
— И ты еще просишь меня объясниться! Постыдился бы, папа! Сказать тебе все напрямик?
— Постарайся, дитя мое, если это в твоих силах. Я буду очень тебе признателен.
— Что же, папа, изволь, — сказала она, набираясь храбрости и розовея. — Мне не нравится миссис Ларю!
— Не нравится миссис Ларю? Она к тебе так внимательна. Мне казалось, ты дружишь с ней.
— Дружу с ней, согласна, но не настолько дружу, чтобы стать ее дочерью.
— Ее дочерью? — вопросил изумленный доктор, поглядывая из-под очков. — Что ты хочешь сказать? Боже мой! Какая нелепость!
— Нелепость?! Вот и отлично! — вскричала радостно Лили. — А то я извелась от страха.
— Ты что же, — спросил негодующий доктор, — считаешь, что я впал в маразм?!
— Ни чуточки, папа. И прошу тебя, не сердись. Конечно, это абсурд. Но она так хитра и ловка.
— Своеобразная женщина, — признал Равенел, — со своими, гм… гм… особенностями.
Лили весело расхохоталась.
— Без сомнения, — сказала она довольно язвительно.
— Да и молода для меня, — продолжал философствовать доктор, — ей двадцать пять лет, не более.
— Что ты, папа! Да ей все тридцать! — с укором сказала Лили. — Я вижу, ты сбился со счета.
— Все тридцать, ты так полагаешь? Я, видно, старею, Лили. Всех считаю моложе, чем следует, и это не первый раз. То ли память хромает, то ли я перестал ощущать бег времени или просто стремлюсь всех кругом молодить, чтобы снизить тем собственный возраст. В общем, что-то нежадно. Помнишь, как я потешался над Эльдеркином за такие же фокусы? Он любил вспоминать различные случаи из своих детских лет и притом создавать впечатление, что дело было недавно. А ему ведь стукнуло семьдесят. Нет, не буду больше смеяться над Эльдеркином.
— Ерунда! — откликнулась Лили. — Что у вас общего? Эльдеркин красит волосы. Хочет казаться моложе, чем есть. Хочет кого-то надуть. А тебе-то вообще далеко до старости, папа.
— И еще напоследок, чтобы покончить с вопросом о миссис Ларю, — сказал доктор. — Она рассудительная и неглупая женщина и не будет ставить себя в ложное положение. Полагаю, что твои подозрения ошибочны, Лили. Я ничего не заметил.
— Ты ничего не заметил, потому что ты слеп, как и все мужчины. Заметишь впервые, когда она станет перед тобой на колени и предложит руку и сердце. И так удивишься, что нечаянно скажешь «согласен».
— Не говори так о женщинах, Лили. Ты обижаешь всех женщин.
Тем не менее после беседы с дочерью Равенел в своей тихой, тактичной манере стал вести себя осторожнее с миссис Ларю, и Лили, отметив это, была очень довольна. Все эти дни она была истинно счастлива в своем семейном кругу, счастлива, как никогда еще в жизни, и знать не знала о том, что творится на самом деде. Обман был прикрыт декорумом и улыбками — повапленный гроб, наливные плоды из Содома, цветущий анчар. Картер встречался с миссис Ларю сколько хотел (и даже несколько чаще) у себя в интендантстве, где имелась уютная комнатка, о которой никто не знал. Миссис Ларю, прикрывшись густой вуалью, проникала туда с заднего входа и тем же путем ускользала через десять минут, через час, а бывало, и через два. Как раз после этих свиданий жена и встречала полковника мягким упреком: «Ах, где же ты был? Я совсем тебя заждалась!»
ГЛАВА XXIX
Лили на вершине женского счастья
По сравнению с мужчиной, женщина более стихийно и непосредственно связана с царством природы; чаще, чем он, полнее и несомненнее подпадает она под воздействие обще-природных сил, которые направляют и подчиняют ее существо, командуют ее личностью. Она может в эти минуты только терпеть и страдать, а жизнь распоряжается ею в своих собственных целях.
И она принимает свое благотворное мученичество. Подобно Иисусу из Назарета, она согласна на муки ради других, но не по собственной воле, как он, а покоряясь иной, высшей воле. И эта высшая воля одаряет ее столь великим духом любви, что она готова найти утешение в своих тяжких муках и не просит избавить ее от страданий, готова выпить горькую чашу до дна. Она исполнена всетерпения диких зверей и неодушевленной природы, но в то же время возвышена радостью самопожертвования, божественной жаждой страдать за того, кого любит. В эти моменты она и ниже и выше мужчины, и поступает она скорее по зову инстинкта, нежели разума, скорее по необходимости, чем по собственной воле. И вот наступил тот день, когда Лили, на грани жизни и смерти, истомленная болью, рыданиями, уже готова была принять любую судьбу. Не доверяя собственному врачебному опыту, ее отец пригласил себе в помощь доктора Эльдеркина. Оба врача, Картер, миссис Ларю и сиделка круглые сутки не выходили из дома, а миссис Ларю, сиделка и Эльдеркин сменяли один другого, дежуря у Лили. И столь длительны были ее мучения и так тяжелы, что они уже опасались рокового исхода. В ту ночь сиделка и миссис Ларю совсем не сомкнули глаз и, сидя поочередно у ложа Лили, держали ее дрожащую руку, обвевали пылающее лицо, отирали со лба капли холодного, словно предсмертного пота. Женственность миссис Ларю и нежность души, хотя и не столь великие и к тому же надежно укрытые за светскостью и кокетством, вдруг пробудились в стихийном сочувствии к мукам страдающей женщины. Вспомнив свои такие же тяжкие муки, она как бы вновь ощутила их. Каждая схватка у Лили словно терзала тело и ей. Она вспомнила собственное дитя, его рождение и гибель и поспешила стереть слезу со щеки, чтобы не внушить страха Лили. Время от времени она подбегала к окну и, жадно взирая на небо, торопила рассвет, словно он нес с собой помощь, надежду; потом вновь возвращалась в страдалице.
