слово. Поднялась, взяла сына за руку и стала спускаться. Толпа перед ними расступалась, давая дорогу, но за спинами снова смыкалась. Теперь люди приблизились вплотную к помосту, будто штурмовали. Кто-то уже лез на лестницу.
Доносились выкрики, каждый старался перекричать другого.
— Мессир!..
— Мессир!..
— Ваша милость!
— У меня дите!..
— У меня мать!..
— У меня!..
Началась такая свалка, что хотелось заткнуть уши. Феррандо окинул взглядом толпу, развернулся и исчез в ратуше. За ним ушли члены Конклава.
Вновь повисло молчание, потом послышались перешептывания. Теперь в людях проснулась жадность, но было поздно.
Вперед вышел Гасту, деловито потирая огромные ладони. Он поднял руки, призывая к тишине:
— Добрые горожане! — Горбун провозглашал с апломбом и даже каким-то артистизмом. — Отныне при заведении моей госпожи будет открыта контора, где каждый из вас, не важно, богач или бедняк, сможет оставить свою просьбу для мессира. Рассмотрев, мессир удовлетворит те, в которых увидит основание. Бесплатно, и без каких-либо кондиций.
— Этак и должность можно заказать! — донеслось из толпы.
— И дом!
Гасту усмехнулся, снова потер руки:
— Увы, добрые горожане. Будут удовлетворены лишь те просьбы, которые не имеют никакого другого разрешения, кроме магического вмешательства.
Азарт толпы сразу поутих. Ленивые мечтатели уже наверняка настроили в голове планов. Гасту тоже спустился с помоста, и теперь на площади возвышались лишь пустые кресла членов Конклава и статуя, которая, в свете произошедших событий, теперь мало кого интересовала.
Амели ушла с балкона в комнату. Феррандо уже стоял на пороге. Она бросилась к нему, прижалась к груди:
— Создатель, как я боялась! — Она подняла голову: — Ты сделал все это ради меня.
Он тронул губами ее висок:
— Ради нас. Ради нашего будущего. Ради нашего сына. Все было неправильно. Я во многом был не прав.
— А если их все это не убедило? Если напрасно?
Феррандо казался очень уставшим, но вполне довольным:
— Должно пройти время. Теперь только время покажет.
— Я люблю тебя! Люблю!
Амели повисла на его шее, припала к губам, жадно целуя. Она была счастлива так, что щемило сердце. Наконец, отстранилась:
— Но ведь ты солгал. Всему городу. Конклав никогда не заказывал статую.
Феррандо улыбнулся и притянул ее к себе, снова склоняясь к губам:
— А вот об этом никому не надо знать. Даже Конклаву.
Амели рассмеялась:
— Я полностью с тобой согласна.
Эпилог
Амели вошла в кухню, наспех приколола фартук:
— Что с миндальными пирожными?
Краснощекий поваренок деловито оглядел противни на столах вдоль стены:
— Подсыхают, госпожа. Скоро отправим в печь.
Амели подошла, деловито попробовала пальцем — схватилось, не липнет. Повернулась к поваренку:
— Реми, уже достаточно — выпекайте. Да заслонку хорошо проверь, а то снова кособокими выйдут. Вчера вся партия Орикаду досталась.
Мальчишка покраснел:
— Хорошо, госпожа.
Она повернулась к Перетте, которая у окна украшала живыми фиалками плетеную корзинку с печевом:
— Это кому?
Перетта посмотрела запись на листке:
— Для графини Момбаз, к завтраку. Пирог с вишней, булочки с абрикосовым повидлом, дюжина вафель и россыпь сахарного печенья.
Амели кивнула:
— Прекрасно. Добавь помадку на розовой воде и маленькую корзинку с белым кремом — они еще не пробовали.
Перетта улыбнулась:
— Конечно, госпожа. Помадка — страх какая вкусная!
Перетта больше не стояла за прилавком — следила за магазином и занималась заказами знатных домов. Ради этого даже выучилась читать и писать, чтобы вести записи. Чистенькая, крахмальная, в нежном розовом платье. Она сама теперь напоминала пирожное. И даже обзавелась женихом, который ждал ее каждый вечер после закрытия.
Перетта отставила собранную корзинку и вновь заглянула в листок. Уложила пирожки с требухой и открытый лимонный пирог. Амели поджала губы, покачала головой:
— Дай угадаю… Папенька…
Перетта улыбнулась:
— Господин Брикар не изменяет своими вкусам.
Амели улыбнулась в ответ, тронула Перетту за плечо:
— Положи и ему помадку.
Отец вел себя, как совершенный ребенок. Теперь даже яростно отрицал, что не одобрял когда-то увлечение дочери. Только гордился. Да так, что едва не лопался от важности. А по поводу пирожков с требухой они с Феррандо были совершенно единодушны. Впрочем, четырехлетний Доменик полностью поддерживал отца и деда.
Сын с визгом вбежал в кухню, кинулся к Амели. В одной ночной сорочке и башмаках. Она подхватила его на руки и расцеловала в розовые щеки. Только потом на пороге показались няньки. Одна молоденькая, семнадцати лет, а вторая постарше. Статная и степенная. Она всплеснула руками:
— Госпожа, ума не приложу, как это у молодого господина получается!
Она спустилась, протянула руки, забрать мальчика, но Амели отвернулась:
— Я беременная, а не больная, сударыни! А мой сынок — он же как пушинка!
Амели закружилась по кухне под звонкий хохот Доменика. Сколько смотрела — столько не могла насмотреться. На черные блестящие кудри, на синие глаза. Но порой пробирала такая жгучая ревность! Ну, ни единой черточки. Он был совершенной копией своего отца, как тот и предсказал когда-то. Амели отчаянно надеялась, что теперь будет девочка. Крошечная, светловолосая. Ее девочка! Ноона строго-настрого запретила Феррандо озвучивать свои магические прогнозы. Хотела все узнать, когда придет время. Как и положено.
Она щелкнула сына по носу:
— А сейчас умываться, радость моя, одеваться — и к бабушке Соремонде! А потом придет учитель.
При упоминании об учителе мальчик скривился. Няньки унесли Доминика. Амели проверила заварной крем, вымешенное песочное тесто. Постучала пальцем по столу:
— Софи! Этого мало. Нужно еще столько же. И почему все на столе — ставь на холод!
Теперь на кухне работала одна повариха и шесть поварят. Но рук все равно не хватало, печево разлеталось по городу со скоростью ветра. Нужно будет выкупить вторую половину здания. Если, конечно, Феррандо найдет для этого время.
То, что начиналось, как весьма сомнительное предприятие, переросло в настоящую катастрофу. Контора при кондитерской была открыта, как и оглашал Гасту. В нее вела дверь из торгового зала. Сам горбун чинно сел секретарем. Поначалу никого не было, а потом люди как с цепи сорвались. Гасту только успевал менять учетные книги. А Феррандо тратил потом битые часы на их изучение.
Но он был счастлив, когда удавалось кому-то помочь. Амели видела это в каждом взгляде, в каждом жесте. Несмотря на ранний час, Феррандо уже заперся в своей лаборатории. Даже проснувшись, Амели уже не увидела его.
Она взяла корзинку, положила пирожков и выскользнула за дверь. Запрет Феррандо на посещение лаборатории уже давно не имел силы. Амели вошла без стука, застала мужа с какой-то склянкой, в которой мерцали белые кристаллы. Орикад болтался в воздухе и натягивал какую-то едва
