― Недурно, ― сказал я, ― только ужасно слаб. По временам болит голова, но я не чувствую страданий.
― Я также. Вся эта трескотня о муках голода один вздор. Это смертельно легко. Что за ерунду болтают о гложущих болях голода и голодных людях, жующих свои сапоги. Это легко. Никаких страданий. Я даже не чувствую голода больше.
Никто из нас уже не чувствовал его. Как будто наши желудки, отчаявшись получить пищу, впали в апатию. Однако не было сомнений в том, что мы ужасно ослабели. Мы проходили теперь всего несколько миль в день, но даже это требовало усилий. Расстояние казалось эластичным и вытягивалось под нашими ногами.
Через каждые несколько ярдов нам приходилось помогать Джиму при переправе через какое-нибудь тяжелое место. Его тело было изнурено и он чрезвычайно ослабел. Тревожный огонь горел в его глазах. Полукровка утверждал, что за этими горами лежит долина Юкона и по ночам будил нас.
― Ну, братцы, я слышу свисток парохода. Еще денек, другой, и мы доберемся туда.
Пересекая долину, мы наткнулись на маленькую речку. Она была грязного цвета, и рыба не водилась в ней. Мы нетерпеливо бродили вокруг, надеясь выудить несколько миног, но безуспешно. Отправляясь то туда, то сюда на поиски пищи, я думал, что меня побуждает к этому не голод, а инстинкт самосохранения. Я знал, что если ничего не пропущу в желудок, но, наверное, умру. Мы уныло брели вдоль реки. Мы не ели уже неделю. Джим до сих пор держался мужественно, но теперь сдал.
― Ради бога, оставьте меня, братцы. Не заставляйте меня чувствовать на себе вину за вашу смерть. Разве у меня и так уже недостаточно лежит на душе? Ради любви к богу, ребята, спасайте себя. Оставьте меня умереть здесь.
Он несвязно молил нас. Его ноги как будто отнялись. Каждую минуту мы останавливались, потому что он засыпал на ходу. Блудный Сын и я поддерживали его, но нам было уже тяжело поддерживать самих себя, и, по временам, мы изнемогали и падали втроем смешанной, беспомощной грудой. Блудный Сын все еще хранил свою деланную усмешку. Его лицо было почти лишено плоти и, через, пробивающуюся бороду, напоминало мне иногда усмехающийся череп. Джим беспрестанно стонал и молил.
― Оставьте меня, дорогие мои, оставьте меня.
Он был, как пьяный, и каждый шаг стоил ему мучений.
Мы бросили наши мешки, ибо у нас уже не хватало сил нести их. Последней вещью, с которой мы расстались, было ружье Полукровки. Несколько раз оно выпадало из его рук, и он поднимал его с растерянным видом. Оно падало снова и снова, пока, наконец, настало время, когда он больше не поднял его. Он тупо посмотрел на него с минуту, затем поплелся дальше.
По ночам мы проводили долгие часы вокруг костра. Мы часто продолжали отдыхать до позднего утра. Джим лежал, как труп, и беспрерывно охал, в то время, как мы разговаривали обрывками, глядя друг другу в призрачные лица. Надо было употребить усилия, чтобы заставить себя продолжать путь.
― Эта река, несомненно, вливается в Юкон, друзья, ― говорил Полукровка. ― Теперь недалеко. Нужно сделать еще несколько миль, и все будет хорошо.
Ночью, во время сна, я находился во власти необычайных галлюцинаций. Люди, которых я когда-то знал, приходили беседовать со мной. Они были так реальны, что, просыпаясь, я с трудом мог поверить, что видел их во сне. Берна часто являлась мне. Она подходила совсем близко и смотрела мне в глаза огромными полными жалости очами. Ее губы двигались.
― Будь мужествен, мой мальчик, не падай духом, ― молила она. В моих снах она постоянно так просила меня, и, кажется, что не будь ее, я бы не выдержал.
Полукровка была самый мужественный из нас. Он никогда не терял головы. По временам мы все начинали бредить немного, или смеяться, или плакать, но Полукровка всегда оставался хладнокровным и мрачным. Он то и дело отправлялся на поиски пищи. Однажды он нашел гнездо тетеревиных яиц и, разбив их, увидел там полусформированных птиц. Мы съели их такими, как они были, пережевывая их распухшими деснами. Нам часто приходилось питаться улитками, травяными корнями и мхом, который мы сдирали с деревьев. Но самым большим лакомством оказались испорченные тетеревиные яйца.
Однажды, в ранний полдень, когда мы все отдыхали у костра, на котором варился мох, Полукровка внезапно указал нам нечто. Там на лугу, по нижнему течению реки, стояли самка оленя и молодой олень. Они пили. Мы тупо посмотрели на них. Я увидел, как рука Полукровки вытянулась, как бы за ружьем, но, увы, пальцы его сомкнулись вокруг пустого воздуха. Они были так близко, что мы могли бы попасть в них камнем. Взяв в рот свой складной нож, Полукровка пополз к ним на животе. Он успел сделать всего несколько ярдов, как они заметили его. Они бросили один взгляд и через несколько минут были уже на расстоянии миль. Тут я впервые увидел Полукровку вне себя. Он упал лицом вниз и долго лежал так.
Мы часто натыкались на болота, которые не могли перейти, и должны были обходить кругом. Мы пробовали строить плоты, но были слишком слабы, чтобы управлять ими. Мы боялись, что скатимся в глубокую черную воду и легко утонем. Поэтому мы обходили их кругом, что один раз заставило нас сделать лишних десять миль.
Однажды Полукровка выстроил из ивы мост через топь, в несколько ярдов длины, и мы переползли на четвереньках на другую сторону.
Наше путешествие вспоминается мне, как кошмар. Я могу вызвать в памяти только отдельные моменты его то тут, то там. Мы шатались, как пьяные. Иногда мы рыдали, иногда молились. Теперь Джим не произносил ни слова, не издавал стонов, когда мы полуволокли, полунесли его. Наши глаза были расширены лихорадкой, руки превратились в клещи, лица обросли длинными неровными бородами. Наше платье превратилось в лохмотья, на нас завелись вши. Мы потеряли всякое представление о времени. В последние дни мы проходили не больше полумили и находились уже должно быть дней двадцать без настоящей пищи.
Полукровка пополз вперед на полмили и вернулся обратно к тому месту, где мы лежали. Голосом охрипшим до шепота, он сообщил нам, что наша река впадает в большую и в устье виднеется старая индейская стоянка. Быть может, там кто-нибудь найдет нас. Сделав последнее отчаянное усилие, мы добрались до нее. Должно быть, индейцы останавливались там совсем недавно. Мы порылись вокруг и нашли несколько гниющих рыбьих костей, и из них сварили суп.
Мы увидели там могильное сооружение на высоких подпорках и в нем тело, покрытое парусиной. Полукровка содрал с трупа парусину и смастерит из нее лодку в восемь футов длиной и шесть шириной. Парусина была слишком гнилая, чтобы выдержать его, и ему пришлось бросить ее на берегу рукава. Я помню, что это было ужасное разочарование для нас, и мы горько плакали. Я думаю, что к тому времени мы все были полусумасшедшими. Мы лежали на этом берегу, как будто были уже мертвецами, без всякой надежды на спасение.
