― Глупый, ― упрекнула она, но голос ее был необычайно нежен и глаза сияли любовью.
― О, нет, это правда, правда. Иногда я хотел бы, чтобы ты не была так прекрасна. Это заставляет меня беспокоиться до страдания. Иногда я хотел бы, чтобы ты была некрасива, тогда я был бы более уверен в тебе. По временам я боюсь, боюсь, чтобы кто-нибудь не похитил тебя у меня.
― Нет, нет, ― воскликнула она, ― никогда никто не сможет сделать этого. Для меня никогда не будет никого, кроме тебя.
Она подошла и стала на колени у моего кресла, нежно обняв меня. Чистое милое лицо смотрело вверх на меня.
― Мы были счастливы здесь, не правда ли, мальчик? ― спросила она.
― Безмерно счастливы. Однако я всегда боялся.
― Чего, дорогой?
― Не знаю, мне почему-то кажется, что это слишком хорошо, чтобы длиться долго.
― Ну, завтра мы будем повенчаны.
― Да, нам следовало сделать это год назад. Я не считал это важным вначале. Никто не обращая внимания на это, никто не смущался. Но теперь дело другое. Я вижу это по тому, как замужние женщины смотрят на нас. Кроме того, есть другие причины?
― Какие?
― Гарри толкует о том, чтобы приехать сюда. Ты не хотела бы, чтобы он застал нас живущими так.
― Ни за что на свете! ― воскликнула она в тревоге.
― Этого и не будет. Гарри старомоден и ужасно любит условности, но ты сразу пленишь его. В нем удивительное очарование. Он очень добродушен на вид, но в то же время умен. Я думаю, что он может покорить любую женщину, если пожелает, но он слишком честен и искренен для этого.
― Хотелось бы мне знать, что он подумает обо мне, такой жалкой и невежественной. Мне кажется, что я боюсь его. Я предпочла бы, чтобы он не приезжал и оставил нас одних. Но, ради тебя, дорогой, я хотела бы, чтобы он был хорошего мнения обо мне.
― Не бойся, Берна. Он будет гордиться тобой. Но есть и еще причина?
― Какая?
Я притянул ее ближе к себе на большое кресло.
― О, моя любимая, быть может мы не всегда будем одни, как теперь. Быть может, когда-нибудь с нами будут другие, маленькие… ради них.
Она не отвечала. Я чувствовал, как она теснее прижалась ко мне.
― Почему ты плачешь, дорогая?
― Потому, что я так счастлива.
― Жена, дорогая жена, я тоже.
Слова были лишни. Наши губы сливались в страстных поцелуях, но через минуту мы отскочили друг от друга. Кто-то шел по дорожке сада ― высокая мужская фигура. Я вздрогнул, как если бы это было привидение. Возможно ли? Я бросился к двери.
На крыльце стоял Гарри.
Глава XVIII
Когда он снова стал передо мной, казалось, будто годы исчезли, и мы оба опять сделались мальчиками. Поток нежных воспоминаний нахлынул на меня, воспоминаний тех дней, полных грез и великих решений, когда жизнь казалась правдивой, мужчины доблестными, а женщины чистыми. Снова я стоял на скалистом берегу, а пенящееся море подо мной наполняло ревом откликающиеся эхом пещеры. Чайки золотились на солнце, рыбаки расстилали свои сети около коричневых крытых соломой домиков, наверху в саду я видел маму, нежащуюся среди цветов. Все это воскресло во мне, солнечный берег, белые коттеджи, старый серый дом среди берез, возвышенности усеянных овцами пастбищ, и над всем этим мрачная чернота поросших вереском холмов.
Все это окружало меня три года назад. Как изменилась жизнь! Сколько событий произошло с тех пор. Но, увы, я больше не смотрел радостно вперед; сок жизни больше не казался мне сладким.
Теперь это был другой «я», которого я увидел в зеркало в тот день, «я» с исчерненным печалью лицом, с седыми нитями в волосах, с грустными, полными горечи, глазами. Неудивительно, что Гарри с такой грустью глядел на меня.
― Как ты изменился, дружище, ― сказал он наконец.
― Разве? Ты так же, Гарри.
И действительно, он также изменился, сделался красивее, чем я мог представить себе в самых восторженных мечтах. Он как будто внес с собой в комнату свежее чарующее дыхание Гленджайля, и я смотрел на него с восторгом.
С холода его румянец был ослепителен, как у женщины; темно-голубые глаза блестели; белокурые шелковистые волосы под давлением шляпы улеглись по форме его прекрасной головы. О, он был красив, мой брат, и я гордился, гордился им.
― Это, право, невероятно! Как ты попал сюда?
Его зубы заблестели в доверчивой, тонкой улыбке.
― В дилижансе. Я приехал всего несколько минут назад и сразу поспешил сюда. Разве ты не рад видеть меня?
― Рад? О, конечно. Не могу выразить, до чего я рад. Но меня поразило твое неожиданное появление. Ты мог бы предупредить меня.
― Да, это было внезапное решение; мне следовало телеграфировать тебе. Но я подумал устроить сюрприз. Как поживаешь, старина?
― Я? О, прекрасно, благодарю!
― Но что случилось с тобой, дружище? Ты выглядишь на десять лет старше. Ты выглядишь старше своего большого брата теперь.
― Да, надеюсь. Это сделала жизнь, страна. Жестокая жизнь и жестокая страна.
― Почему ты не уезжаешь?
― Не знаю, не знаю. Я постоянно строю планы на счет отъезда, но в это время что-нибудь подворачивается, и я опять откладываю его на некоторое время. Я думаю, что мне следовало бы уехать, но я связан делами приисков. Мой компаньон отправился на Восток и я обещал ему остаться и следить за работами. Я делаю деньги, видишь ли.
― А не жертвуешь ли ты на это свою молодость и здоровье?
― Не знаю, не знаю.
На его открытом лице появилось выражение глубокого удивления, мне же было почему-то очень не по себе. При всей своей радости, я чувствовал какую-то тревогу, даже страх. Как раз теперь я не хотел, чтобы он приехал и застал меня таким образом. Я не был готов к встрече с ним. Я предполагал, что это выйдет иначе.
Он пронизывал меня ясным проницательным взором. На мгновение его глаза, казалось, сверлили меня, затем с молниеносной быстротой очарование снова вернулось на его лицо. Он засмеялся своим звонким смехом.
― Видишь ли, мне надоело слоняться по старому дому. Дело теперь хорошо налажено. Я скопил немного денег и решил, что могу позволить себе маленькое путешествие. Вот как я попал сюда, чтобы повидать своего странствующего брата и его волшебный Север.
Его взгляд бродил по комнате и вдруг упал на кусок вышивки. Он слегка вздрогнул, и я увидел, как сощурились его глаза и сжался рот. Его взор перешел на пианино с этажеркой для нот. Он снова посмотрел на меня, удивленным, недоумевающим взглядом… Он продолжал говорить, но в его манерах чувствовалась некоторая принужденность:
