— Даже не вздумай, — сквозь зубы процедил я.
Но мое предупреждение было напрасным — он и без того шарахнулся обратно и вжался в дальний угол. Я прикинул возможность полета туда, но, увы, качели были коротковаты.
Семен Никитич тоже покосился на веревку и чуть приободрился — не иначе как пришел к аналогичному выводу.
Боярин мстительно осклабился и истошно завизжал:
— Кострик, Петрак, Бугай!
Но на его крик никто не прибежал, и пришла моя очередь улыбаться.
— Ништо, — зло пообещал мне «аптекарь». — Авось тебе эдак все одно долго не выстоять. — И мстительно прищурился, очевидно предвкушая грядущую расправу над строптивцем.
В это время сзади раздался глухой стон — здоровяк очухался и, опершись на руки, пытался подняться.
Пришлось запустить свои качели обратно и припечатать голову этого борова к земле, вновь встав на его жирную спину.
Семен Никитич сделал осторожный шажок в сторону веревочки, но второго я ему не позволил, продемонстрировав, что хорошо умею бить ногами влет.
Разумеется, удар пришелся по стене, но намек был очевиден.
Тут же отлетев назад, я вновь приземлился на Молчуна и на всякий случай предупредил палача:
— Еще раз попробуешь встать — хребет сломаю. Ферштейн?
Молчун явно понимал немецкий, поскольку утвердительно замычал.
Это хорошо. Осталось…
Я повернулся к «аптекарю» и оценил ситуацию, которая была патовой что для меня, что для него. Ему из угла не выйти, но и до веревочки не добраться — мне наоборот.
И что делать, особенно с учетом того, что время явно играет на боярина?
Прогноз грядущего выходил аховый.
Через часик-два, от силы три, сюда непременно кто-то заглянет и, увидев такую непотребную картину, мигом ринется на выручку.
Ну, положим, что Семен Никитич не успеет его предупредить об опасности, и я его тоже завалю.
Пускай.
Зато третий точно поосторожничает и сработает на расстоянии, тем же кнутом захлестнув мои ноги. Да, я буду извиваться, летать, выкручиваться, и это у него выйдет не сразу, но с пятой или десятой попытки он точно не промахнется.
Впрочем, меня и отлавливать не обязательно. Достаточно отхлестать как следует, стоя на безопасном удалении, и все — берите наглеца тепленьким.
Что будет дальше, прогнозировать не хотелось — перспективы вырисовывались слишком мрачные.
Судя по повеселевшему лицу боярина, он вроде бы пришел к тем же выводам. Значит, надо идти на мировую, и побыстрее, хотя и уступать не хотелось. Сдавать игру в то время, когда я ухитрился кое-чего добиться, глупо.
Ага, тогда мы поступим так…
Я легонько переступил с ноги на ногу и сообщил «аптекарю»:
— Ну что ж, стою я теперь на твердом, мне удобно, а слово, которое дал, привык держать, потому слушай, что за видение мне было перед тем, как я отъехал в Путивль.
Боярин открыл рот. Наверное, он ожидал услышать от меня что угодно, но только не это.
— А теперь у меня к тебе деловое предложение, — сказал я, завершив рассказ об «увиденной» мною смерти Бориса Федоровича. — Ты выпускаешь меня отсюда вместе с Васюком, а я обязуюсь тебе рассказывать о всех своих видениях, которые ко мне придут, и клянусь ничего не утаивать, а слово свое, как видишь, я держать умею.
— Нет уж! — злобно прошипел «аптекарь», и лицо его исказилось от ярости. — Я лучше сдохну тута в углу, чем уступлю. Ишь чего умыслил! Ты хитер, да и я не глуп. Чтоб ты сразу с ябедой[126] на меня к царю побежал?!
— Не пойду, — пообещал я.
— Не верю! — отрезал Годунов, и, судя по его тону и твердому голосу, я понял, что он и впрямь готов стоять в углу до самой ночи, хотя, скорее всего, избавление придет куда раньше.
Но к нему.
Я не удивился его отказу. Каждый судит других по себе, и переубедить «аптекаря», что ради возможности освободиться я готов наплевать на сей инцидент, навряд ли получится. Нужно искать иной вариант.
— Тогда давай так, — великодушно предложил я. — Ты ставишь в моей темнице лавку с удобной постелью, поишь, кормишь, лечишь моего Васюка, который будет находиться рядом со мной, а я тебе рассказываю все свои видения. — И сразу предупредил: — Но учти, что это мое последнее слово.
— Нет, — ответил боярин.
Однако в голосе уже не было столько решимости, да и ответ прозвучал не сразу, а после некоторого раздумья. Значит, стоило поднажать.
— Ты хорошо подумал, старче? — уточнил я.
— А ты и так все поведаешь, — угрожающе пообещал Годунов. — Недолго уж осталось. Вот кто-нибудь зайдет и…
— Понятно, — кивнул я. — Спасибо, что предупредил. — И, глядя на свою веревку, тянущуюся к потолочной балке, а далее через нее поверху и спускающуюся вдоль стены к вороту, задумчиво протянул: — Та-ак. Думается, что и я поспешил предлагать тебе такое, потому как помощи тебе не дождаться. Сразу я, конечно, до тебя не достану — коротковата моя веревочка, но дотянуться ногами до ворота смогу. И вон тот клинышек, который его удерживает, выбить мне тоже по силам. А уж когда я его выбью и веревочка размотается…
«Аптекарь» оценивающе покосился на мою веревку, прикидывая ее длину, и перевел взгляд на ворот.
Я ждал.
На самом-то деле пугать не имело смысла — куда как лучше было бы осуществить все на практике, но я, хоть ни бельмеса не смыслю в высшей математике, основы геометрии в школе выучил хорошо.
Как там? «Сумма квадратов катетов равна…»
Короче, дергаться мне не стоило — даже по самым грубым прикидкам до клина, держащего ворот, я не доставал.
Никак.
Не хватало минимум полметра.
Вот только он этого не знал, а у страха глаза ох как велики.
— Ладно уж, дозволю я тебе эдакое проживание, — махнул он рукой, вновь превращаясь в сухонького безобидного старичка-пенсионера.
— Только помни: стоит тебе нарушить свое слово, и от меня ты ничего не услышишь, — предупредил я и на всякий случай пояснил причину: — И не из упрямства смолчу — дыба и не таким, как я, рты развязывала, а потому, что не смогу. Это мне точно известно — было как-то раз такое после большой драки, где мне досталось. Потом целый год ничего не видел. Ну а если и запою под твоим кнутом, все равно совру, чтоб только отстали.
Ироничная усмешка, появившаяся на его лице вначале, по мере того как я объяснял расклад, сползла.
— Так это что ж, даже для острастки нельзя? — растерялся Годунов. — А яко же тогда быти?
— Думай, — предложил я. — Только поскорее, а то этот клин, что ворот держит, такой соблазнительный. Боюсь, не совладаю я, грешник, с эдаким искушением, да и…
— Согласен, — быстро произнес «аптекарь», и на его лице вновь показалась коварная усмешка.
Не иначе как что-то задумал, вот только бы знать, что именно.
— Точно слово сдержишь? — уточнил я, оттягивая время.
— Мне без того нельзя, — пояснил он. — Одного обманешь, жизнь, к примеру, посулив, и другой, прознав о том, не поверит. Потому я свое словцо хошь и берегу, но вспять от него не бегу.
— Только сразу предупреждаю: бывают у меня видения не часто, примерно раз в два-три дня, а иной раз и вовсе одно за седмицу или две. Словом, как бог укажет. Правда, с последнего изрядно времени прошло, так что, думаю, следующее вот-вот нагрянет. А уж потом, извини, подождать придется.
— Погодим сколь надобно, — кивнул Семен Никитич и, с опаской поглядывая на меня, двинулся к заветной веревочке. — Меня вначале развяжи, — потребовал я.
— Али не веришь мне, лапушка?! — Он изумленно всплеснул ручонками.
— А ты мне, боярин? — в тон ему ответил я, после чего мы, лукаво поглядывая друг на друга, весело рассмеялись…
Я добился своего. Вначале он вытащил клин, удерживающий ворот, после чего самолично принялся развязывать узлы на моих руках и только потом дернул за веревочку.
А спустя час я уже сидел пусть и в камере, но на мягком матрасе, застеленном толстым одеялом, и наблюдал, как лекарь заботливо смазывает раны Васюка каким-то пахучим снадобьем.
Теперь предстояло обмозговать содержание моих будущих видений.
С первым из них, которое я увижу этой же ночью, все было ясно — мятеж царского войска под Кромами. Заодно, когда придут первые беглецы оттуда, «аптекарь» убедится, насколько достоверны мои картины.
А вот касаемо дальнейших следовало крепко призадуматься, чтобы и напугать, и заставить освободить. Пока время в запасе у меня имелось, хотя с каждым днем его становилось все меньше и меньше.
Но завтрашний день — это старый плут, который всегда сумеет провести.
«Царево ухо» был тот еще кадр, а что означала его коварная усмешка, я понял на следующее утро.
Чего уж там он велел подлить мне вечером в сбитень, не знаю, но продрых я без задних ног, а проснувшись, обнаружил на своей ноге железный обруч и идущую от него цепь, второй конец которой был прикреплен к здоровенному крюку, вбитому в стену.
