сам между всем живодерством остался последне-нетронут, и что братьев сердитых не чохом угрохали, поелику в золотах сведущи были.
– Придержали обоих допросом измучивать? В самых общих теориях – можно, – ответствует Шмулю. – А поуже возьмешь – и нельзя.
– Объясняй-ка приличней, нельзяшник, не умничай! Все ж не осликов лечишь по капле на глупое ухо, – петушится Страхил. – Что имеешь, то внятным реченьем вываливай!
– Да чего тут вываливать! Или турки попались безрукие, или братья тем туркам достались упрямно-стальные. А иначе – ну как? Поп Евтим чудесами на веру ссылается, но за столько-то лет на дыбе человек и себя не ахти как припомнит – куда там молитвы под нос тараторить! Так что с твоим подозреньем, Флорин, у науки о мире животных – раздрай, нестыковочки трезвого разума. Хотя и навскидку, широким аспектом, предпосылка твоя прозвучала логично.
– Прежде чем дальше за Вылко гулять, сведем-ка баланс на турецко-болгарской границе, – предлагает в народ Трендафил. – Ежели парень про клад не дознался подглядками, то и банду османам сдавал он навряд. Коли же злато нащупал еще он до пленов, то тем более не был собою предателем, нет? Догадал я идею, Закарий?
– Почти. Не дают мне покоя дозоры. Поголовно проспать без измены – арномальность такую представить мне сложно. А поскольку других гайдуков всех подрядно в ту ночь перебили, получается, скурвился кто-то из пленников. Предположим, что средний, Кубрат – чтобы власть Живодара по росту в наследство принять. Но с каких интересов тогда б он погиб при побеге в фекалиях? Совсем без серьезного шанса… Драгостин наиудил? Вычурно тоже. И ведь тоже бездарно убитый. Потому погрешу я охотней на Вылко.
– Это если измена была, – уточняет его Трендафил.
– Это если была та измена, – соглашается вскинутым пальцем Закарий.
Мне-то, Людмилчо, оно подоплекой без разницы! Ровно час по лесам громоздимся, а до клада того и вприщурку надежд не дотянемся. Подстегнуть бы компанию надо, а не то так в навозах опять и загрузнем. Постучал я по кружке вниманием и обращаюсь с подхлестным воззванием:
– Вы бы, соземцы, щадили Флориново время. Вот-вот понаедут начальнички оскорбляться на наши аварии, будут спрос с него криками брать, а ему уж и так по мордасам предвзято досталось. Возжелал человек от обиды в легенды курнуть папироской, а мы тут ему под печали дискуссию сточную мямлим. Давайте спортивней к задачам шустрить, хоть труско́м от тюремных клоак в заповедность отчизны проскакивать! Кто за то, что наш Вылко в лесу Драгостина сгубил, голосуй подниманием видимых рук… Два, четыре, двенадцать… Публикую с подсчетов итоги: живодерку меньшого притюкнули единогласием.
Но Закарий маневры возней щепетильной препонит:
– Почти. Я от вас воздержался запутанной совестью.
– Объясни! – заедает пластинкой Страхил. – И смотри мне, того… Выступай, да не умничай.
– Не то чтобы «против» я, просто не до́бела «за». Отчего – сам себе затрудняюсь: препирается что-то во мне интуиция!
– Интуиция, ишь ты! – кусает за слово Евстатий. – Это вам не халамы-баламы. Ничего, что мы даму твою в паровозы махоркой дымим? Извиняйте нам наши культуры, госпожа Мать-твою-интуиция!
Наклонясь взагородку Закария, обрываю Евсташке его грубиянства внушением:
– Воздержанье одно против «за» ото всех результаты не комкает. Посему непреклонно блюдем прежний курс от нарытой могилы под Одрином: Драгостина убил, закопал и в Болгарию вышел. Что дальше?
– А границу он как прошмыгнул? – стопорит нас безделкой Флорин.
– Как-нибудь, – еле-еле держусь за учтивость. – И далась тебе эта граница! Да по тем временам сквозь нее, что сквозь тени от ниток, вовсю беззаконники юркали. Наш-то Вылко чем хуже? Прошел и прошел!
– Важнее другое: с каких он окраин к селу понахлынул, – крутит руль по ухабам корчмарь, чтобы выправить память к развязкам. – А шагал он к селу от грабовника! Стало быть, с севера двигался. Хотя, если чапал из Турции, должен был с юга.
– Значит, клад навестил поперед горемычной сестры, – разжевал поп Евтим. – Не нарушив прощального братнего слова, распихал под рубахой в тряпице монеток немножко и из общих вниманьев исчезнул. Через несколько дней дюстабанцев молва помрачила, будто в Садово лошадь смаклачил. Вот на ней из родимых краев и отъехал.
– Прежде клад перепрятал, – встревает Рахим. – Кое-что в опояску сграбастал, остальное в земле схоронил. Полагаю, сей раз он местечко сыскал, чтоб поближе к своим пребываниям.
– Это где же? – танцует Флорин кадыком.
– А вот то нам ничутки неведомо, – угнетается в постность Закарий. – Где бы ни был, на множество лет затерялся бескрайним отсутствием. Вероятно, менял адреса…
– Не хотел ни друзей, ни с бывалым соседством лоб-в-лобных свиданиев, – разминает смышлености Фытю. – Как-то вышел сельчанам слушок, будто ихний соземец на бойне работал под Шуменом. Справно резал скотину и даже проворней других мясорубов разделывал.
– А еще говорят, что помимо кровавых трудов, – увольняет его на обочину Додю, – учинил землячок наш удачно спасение: с разворота, мелькнувшим швырком, точно в шею бычка положил. Бык, с веревки сорвамшись, попер на хозяина, тут его нож на лету и скопытил, с полусотни шагов яремную вену проткнул. Так потом распорядник от громких признательных чувств наградил выручателя премией.
– С той поры, – чередует Станишев, – показные убийства чрез Вылкову ловкость обстряпывал: соберет полный двор воспаленных азартами зрителей и задорит им жадность бесплатным вином, соблазняет несдержников крупными ставками. Потом выпускает в загон двух поспешных цыган и взъяренного дротом бычину. Покамест зверюга тараном несется, от дальней заграды метатель кидает звенящие ножики. Закруглялся в секунду порушить животное наземь. Сохранял тех цыган без единой осечки.
– Ни хренашки себе! – восхищается гость. – Прям кино про ковбоев.
– На бычачью на эту молву, – не сбавляет напоров Закарий, – наседала легенда другая. Умозолившись скукой скотину колоть, навострился пройдошливый Вылко в супруги, да не раз навсегда, а якобы трижды по первому разу.
– С жинкой начальной осел на Дунае, под Русе, – откликается Шмулю Станоев. – Участком владел от нее нероскошным, хотя и достатным вполне, чтобы корни пустить и нестыдным добром в маскировку богатств обживаться, однако несручно попал в заваруху. Спьяну порезал в трактире заезжих румын и бежал. Хорошо, не убил никого. Полоснул набекрени по рожам и пронырно в окно увильнул, прыгнул в реку и в тучные воды потаял. В домик свой, почитай, оттогда не наведался. Тут и там послонявшись опять дураком, оказался на море, в Несебре. Какое-то время, лишь бы от берега дальше, промышлял на судах рыбаком, потом, укачавшись в тоску, повторно с размаху женился – на драчливой гречанке, от коей пиратки чем дальше, тем горше смурнел и в неделю старел, как за полный болезненный месяц. С этой тоже детей не завел и в себе подозреньем вздыхал: может, порчено
