лишь тот Комитет, который избирается и пополняется теми, которые ему подчиняются. Сам же себя пополняющий Комитет рискует «разойтись с требованием большинства», вызвать «раздоры и распадение партии». Принять участие в «Вестнике «Народной воли» Лавров согласился лишь при условии, что его программа, «революционно-социалистическая», отражала бы мнения представителей «разных теоретических оттенков социализма».
О своем решении Петр Лаврович сообщил Варваре Николаевне и Белоголовым. Известие вызвало у них тревогу: стоит ли ему отвлекаться от научной работы? Да и может ли он рисковать своим положением?
В один и тот же день, 19 марта, они пишут Лаврову в Лондон.
Никитина: «Это жертва тяжелая, и, — простите меня, — я себя спрашиваю, вправе ли вы ее принести? Ведь такие труды, каким ваш обещает быть (речь идет, несомненно, об «Истории мысли». — Авт.), драгоценное приобретение для многих поколений, тем более в России, где еще ничего подобного нет, — ведь в этом вас заменить никто не может. Люди, обладающие тем богатым запасом сведений и той широтой и силой мысли, которые необходимы для осуществления подобной задачи, — везде и всегда одиночные явления».
Белоголовый: «Если бы мой совет мог иметь какое-нибудь на Вас влияние, я бы сказал: не предпринимайте ничего такого, что бы помешало переезду Вашему на постоянное жительство в Париж; здесь Вы положительно необходимы…»
Читал эти письма Петр Лаврович и огорчался: нет, не понимают его друзья; ведь он всегда считал нравственно необходимым для себя совмещать научную работу с революционной деятельностью; да и какое, в конце концов, значение имеет место жительства…
В середине апреля в Лондоне появился Максим Ковалевский. Тут уж стало не до Британского музея. Начались обильные ресторанные обеды — и так несколько дней, пока Ковалевский не отплыл в Америку.
Ковалевский — Лаврову, 30 апреля 1882 года: «Спешу исполнить данное Вам слово, уведомляя Вас, что, измученный бурями и рвотами, с очищенным, по-видимому, желудком и с припухшею несомненно печенью, я сегодня прибыл в Нью-Йорк».
А друзья в Париже хлопотали. Еще 7 апреля Вырубов посетил министра внутренних дел Франции Рене Гобле, к которому обратился с просьбой разрешить Лаврову возвратиться в Париж. Министр ответил, что прошло слишком мало времени с момента издания декрета о высылке. Дать официальное разрешение на возвращение было бы преждевременным. «Но, — продолжал Гобле, — сообщите господину Лаврову, что когда он сочтет возможным возвратиться, чтобы он не сообщал об этом правительству. Это во всех отношениях удобнее». Вырубов сразу же телеграфировал в Лондон: «Проживите еще недели три в Лондоне и возвращайтесь преспокойно на вашу улицу Сен-Жак».
Через три недели Вырубов (в письме от 1 мая) напомнил Петру Лавровичу: «Вы можете возвращаться совершенно безопасно. Будут за вами, разумеется, следить, но тревожить вас не будут. Укладывайте же скорее свой чемодан и являйтесь как ни в чем не бывало в свой 328 номер богоугодной улицы Св. Якова, — с условием в день приезда обедать на Сен-Жерменском бульваре, где откупорится по сему случаю бутылка Chanibertin mosseux». Лавров так и поступил. 8 мая под фамилией Кранца он возвратился на свою старую квартиру. Здесь все было на своих местах. Петр Лаврович первым делом взялся осматривать свои книги, по которым он так соскучился. Потом отправился навестить Никитину. Варвара Николаевна болела, кашель не давал покоя. Появление друга прибавило ей бодрости. Почти каждый день заходил Лавров к Никитиной.
На лето Варвара Николаевна уехала на отдых и лечение в Пиренеи. Оттуда приходили подробные письма.
Никитина — Лаврову, 17 июля 1882 года: «Мне кажется, что я умственно развилась в последнее время и обязана этим дорогой встрече с вами. Что же касается вас, вам не трудно будет поверить, что я не встречала в жизни моей личности, подобной вам, в особенности своей многогранностью. Поэтому то глубокое чувство привязанности и дружбы, уважения и доверия, какое вы мне внушили, я, конечно, не испытывала ни к кому и — не смейте смеяться — не хотелось мне его профанировать избитым словом — приятельство, не хотелось и не хочу».
Новый журнал — «Вестник «Народной воли» — рождался в муках. Вначале, как говорилось, редакторами журнала предполагались Лавров и Кравчинский. Но Лавров был в Лондоне, затем возвратился в Париж, а Кравчинский жил в Милане. Завязалась обширнейшая переписка. Потом всплыла кандидатура Плеханова. Начались новые согласования, обсуждения профиля журнала, его идейных установок. К сотрудничеству намечалось привлечь анархистов — Жуковского, Эльсница, Кропоткина, чернопередельцев — Засулич, Дейча, Аксельрода, народовольцев — Тихомирова, Ошанину и др. Между редакторами стали возникать споры: о программе издания, о возможности критики «Народной воли», об отношении к марксизму, к течениям русского либерализма и т. д.
Понемногу дело все же налаживалось. Летом 1882 года из России в Женеву эмигрировал Лев Тихомиров, член Исполнительного комитета «Народной воли». Он также становился одним из редакторов «Вестника». Кравчинский же от поста редактора отказался. Хотя между Лавровым, Плехановым и Тихомировым существовали значительные разногласия, гибкость Лаврова, его умение идти на разумные компромиссы позволили к середине 1883 года подготовить первый номер «Вестника». Но уже в августе Плеханов заявил, что не может быть редактором журнала, так как не является народовольцем. За работу взялись Лавров и Тихомиров. Сотрудничество началось в сложных условиях: один находился в Женеве, другой — в Париже. Возникла переписка. 30 сентября 1883 года Тихомиров с женой (у них родился сын Саша) выехал из Женевы в Париж, где остановился вначале у народоволки Марии Николаевны Ошаниной, ставшей неофициальным, но полезным членом редакции; потом перебрался на отдельную квартиру. К этому времени кончились деньги, полученные в свое время от Н. В. Шелгунова. Пришлось залезать в долги. Петр Лаврович подыскивал работу Тихолмирову, одалживал деньги, хотя и сам-то едва-едва сводил концы с концами. А близкие отношения все не складывались: уж очень разными они были людьми. Объединяло лишь общее дело, требовавшее многих сил и энергии. С большими трудностями, без нужных средств и достаточных материалов Лавров и Тихомиров готовили «Вестник» и отправляли статьи в типографию в Женеву.
Сведения о делах в России поступали крайне нерегулярно. И вдруг — ценные вести, да кем принесенные! В Париже в марте 1883 года неожиданно появился Лопатин: опять бежал, на этот раз из вологодской ссылки. 14 марта он перешел границу, потом — Германия, Франция, встреча с Лавровым. Расспросам, воспоминаниям и рассказам не было конца.
Белоголовые писали по-прежнему часто. С нетерпением ожидал Петр Лаврович очередное послание. Его интересовали и деловая информация, и сообщения о личной жизни друзей, и иногда пикантные новости. 23 января 1883 года Николай Андреевич рассказал, что его в очень вежливой форме
