— Боже! Да разве мы не говорили об этом минуту назад, когда ты сам предсказал полковнику ла Гандара скверный конец?
Вегильяс вскричал:
— Никогда я не выдавал тебе этого секрета!
— Неужто мне примерещилось? Уж верно, нечистый принял тогда твое обличье, Начито!
— Ты ошиблась, Лупита, тебе показалось.
Пение, звон гитары, возгласы и хлопки в ладоши в коридоре приближались. На мотив песни, популярной у жителей равнин, гуляка выводил:
Уважаемый Вегильяс,Брось ласкать свою красотку,Отдохни да за усопшихПропусти стакан в охотку.
— Господи! Да ведь эту самую песню мы уже слышали с тобой однажды, когда вот так же, как сегодня, валялись в постели!
Истерично — видимо, от душившего его страха — хохотнув, Начо Вегильяс шлепнул свою подругу по заду:
— Лупита, это нарочно для тебя поется… чтобы выбить дурь, которую ты забрала себе в голову!
— Отстань, Вегильяс!
— Это ты отстань…
Пение и перебор гитары раздались под самой дверью. Огни на алтаре заколебались, на крестах и распятьях запрыгали световые блики. Лупита прошептала:
— Начито, ты в добрых отношениях с ла Гандарой?
— Друзья — не разлей водой.
— Так спаси его, скажи, чтобы он бежал, и как можно быстрее!
— Ты-то откуда знаешь, что ему грозит опасность?
— Да мы ведь только что об этом говорили!
— Ничего подобного!
— Можешь в этом поклясться?
— Клянусь!
— Что мы об этом не говорили? Пусть не говорили, значит, ты думал об этом!
От страха глаза у Начо Вегильяса полезли на лоб. Прикрывши руками срам, он соскочил на пол:
— Лупита, уж не водишься ли ты с самим дьяволом?
— Заткнись!
— Отвечай!
— Ничего не пойму! Стало быть, ты хочешь меня уверить, будто мы не говорили о злом конце, который ожидает полковника?
Кто-то заколошматил в дверь, и снова начался шум-гам, и снова песня под гитару:
Надевай портки, гуляка, —Ведь нельзя без передышки…А покудова на деньгиПерекинемся в картишки.
Дверь от удара ногой распахнулась, и на пороге, бренча на прижатой к круглому животу гитаре, появился полковник. Начо Вегильяс, прикидываясь этаким шаловливым дурачком, присел на корточки и, несколько раз подпрыгнув, проквакал:
— Ква-ква!
III
Во внутреннем дворике публичного дома в ту ночь все смешалось: поминальные огни и карты, водка и сладкие пончики.
Интерес к картам уже иссякал: уменьшался банк. Он как бы таял на блеклом травянистом сукне в желтых пятнах света, лениво отбрасываемого сальными свечами. Учуяв, что хилые кучки монет больше уже не согревают души игроков, Тарасена поспешила вынести им тростниковой водки и чичи. Начо Вегильяс, радостно встреченный гостями, полураздетый, в расстегнутом жилете, с волочащимися по земле подтяжками, уморительно скакал, изображая в лицах дуэт жабы и лягушки. (Этой «классикой» любил услаждать свой слух тиран Бандерас, когда хотел развеять мрачное свое настроение.) Начито, подобно заправскому бродячему актеру, с увлажненными от избытка чувств глазами, принимал поздравления, жал руки, кидался в широко раскрытые объятия. Доктор Поляк, снедаемый завистью к успеху лисенсиата, утешался тем, что показывал обступившим его девицам какие-то карточные фокусы. Эта пестрая тропическая гирлянда изукрашенных бантами обитательниц публичного дома, восторженно перешептываясь, внимала разглагольствованиям велеречивого шарлатана. Девица со скорбным, похоронным выражением лица обходила гостей с подносиком для пожертвований, поправляя на ходу распахнутое на тощей, жалкой груди платьице; и без того увядшая, без кровинки в лице, она казалась еще более жалкой в своем корсажике из блеклого голубого муслина, этой роскоши нищих похорон. Начито прыгал за ней на корточках и квакал:
— Ква-ква!
IV
На рассвете под аркой Мадрес-Португалес показалась грустная парочка — Слепой Сыч и девица со скорбным лицом. Гасли огни иллюминации. В Порталитос замирали последние всплески празднества: карусель, залитая ярким светом фонарей, совершала последний круг. Слепой Сыч и девица со скорбным лицом, спотыкаясь на каждом шагу, устало переговаривались:
— Более паскудных времен я еще не видывал!
Девица, все с тем же похоронным выражением на лице, невпопад ответила:
— Когда-то наступят еще праздники?!
Слепой Сыч покачал головой:
— Пора Кукарачите принанять новеньких, иначе не удержать ей клиентов. Кстати, девица, что приехала из Панамы, имеет успех?
— Для новенькой — никакого. Она ведь, знаешь, из этих… мочалес, одним словом.
— Что значит «мочалес»?
— Словечко придумала одна из заведения Кукарачиты, по прозвищу «Малагенья». Это про тех, кто любит всякие странные выкрутасы…
— Не смей повторять гадости!
Скорбная девица с грустью уставилась на меркнущие звезды:
— А заметно было, как я хрипела?
— Только первые такты. Потом все пошло великолепно. Сегодня ты была в ударе и пела, как настоящая артистка. Поверь, это не просто отцовская похвала! Ручаюсь, что и на настоящей концертной сцене ты имела бы большой успех. Ты так замечательно вытянула: «Пощади меня, надежда…» — просто диво! Нет, нет, ты должна петь в настоящей опере! Разом кончились бы и мои невзгоды. Я бы стал дирижером…
— Как, слепой?
— Ну, сперва я, конечно, сделал бы глазную операцию!
— Ах, папочка, как мы размечтались!
— Неужели мы никогда не доживем до такого счастья?
— Кто знает!
— Ты не веришь?
— Нет, просто не хочу гадать.
— Иной жизни ты не знала и потому так покорна судьбе.
— Так ведь и вы, отец, не знаете другой, более счастливой жизни!
— Я видел чужое счастье и потому хоть чуточку могу представить себе, что это такое.
— В жизни не испытывала чувства зависти, но одному, знаю точно, я бы не завидовала никогда — богатству.
— А чему бы ты завидовала?
— Птичкам! Сидела бы на ветке и пела.
— Полно молоть вздор!
— А вот мы и дома.
В прихожей, укрывшись одной тряпкой, спали на полу индеец с индианкой. Скорбная девица и Слепой Сыч тихо проскользнули мимо. Колокол женской обители призывал верующих к заутрене.
V
Начо Вегильяс совсем раскис от выпитого: глаза увлажнились, язык заплетается. Склонив голову на грудь дайфы, он оглашает Зеленую гостиную арией:
— … Любовь свою мне подари, о лилия, упавшая в болото!
Блудница чувствительно вздыхает:
— Чудесно! А еще уверяешь, будто ты не романтик!
— Чистый ангел любви! Богиня! Я вызволю тебя из бездны и спасу девственную твою душу!.. Тарасена! Тарасена!
— Не скандаль, Начито! Оставь при себе свои шуточки и лучше не задирай хозяйку.
С этими словами Лупита приложила к его губам пальцы, унизанные дешевыми кольцами. Начито вскочил:
— Тарасена! Я уплачу долг этой лилии, втоптанной в грязь гнусного твоего заведения!
— Замолчи! Не мели чепухи!
Начито, нос которого в этот момент напоминал капельницу, патетически обратился к своей подруге:
— О мой ангел с перебитыми крыльями! Утоли, насыть мою тоску по прекрасному идеалу! Прикоснись рукой к моему лбу, и ты почувствуешь, как он пылает от бушующего в нем океана огненной лавы!
— Я уже слышала эти пьяные песни! Вот тут, Начито, на этой самой постели, мне их однажды уже напевали!
Начито вдруг приревновал:
— Поди, напевал какой-нибудь проходимец?
— А может, и не слышала… Мне кажется, этой ночью происходит то, что когда-то уже произошло. Прямо наваждение, да и только!.. Мерещится, будто все свершилось до того, как и в самом деле свершилось…
— Я устремлялся к тебе в своих одиноких снах! Магнит твоего взгляда притягивает меня! Поцелуй меня, женщина!
— Начито, не приставай, дай помолиться, пока не кончился благовест.
— Поцелуй меня, Харифа! Поцелуй, бесстыжая невинность! Подари мне чистое и девственное твое лобзанье! Один скитался я по безбрежной пустыне жизни, и вдруг открылся мне оазис любви, где наконец-то я смогу приклонить сирую свою голову!
Начито всхлипывал, и грешная подруга, дабы утешить своего милого, запечатала его хнычущие уста своими губками, сложенными сердечком, наподобие тех, что украшают обложки дешевых романтических бредней:
— Дурачок мой!
VI
Заколыхались огни поминальных светильников, заплясали блики на стенах Зеленой гостиной. С треском распахнулась дверь, и в залу бесцеремонно ввалился полковник ла Гандара. Вегильяс шмыгнул носом и уставился на незваного гостя бараньими глазами:
— Домисьяно, не мешай счастью двух родственных душ!
