Сеет мелкий дождь. Вот ведь как оборвалось бабье лето, на самой макушке поехало к зиме, не дождалось Михайлова дня. Все стихло под холодным дождем. Темно-зеленая, кое-где синеватая, кое-где сиреневая полоса бора, хорошо промытый изумрудный луг с глазками бочагов, глядящих из осоки, как из ресниц, в мутное небо, пустая полоса дороги, седой, поблескивающий серебром верболоз на берегу Инши, темная, мутная река, вся в желтых пятнышках плывущих по ней листьев, широкая пляжная полоса.
Какая мирная осенняя картина. Неужели наступят дни, когда все это будет тем, что есть - тишина не покажется никому мнимой, лоза станет просто лозой, а не ориентиром, холм - холмом, а не господствующей высоткой, река - рекой, не естественным препятствием...
Скорее бы! Не хочу быть ни охотником, ни дичью. Хочу быть человеком.
7
Впереди идет Глумский, узнать его нетрудно. Горбатый карлик с карабином под мышкой. За ним Лебедка тянет длинную сноповозку, грядки которой накрыты брезентом.
На сноповозке Маляс. Карабин у него за спиной, в руках вожжи.
Может, твоя хитрость и удалась бы, Глумский. Но в вербняке - Крот. Он не просто сбежал со страху перед выходом, как ты, наверно, полагаешь, председатель. Он не просто дезертировал, он предал тебя, всех нас. Он все рассчитал. Кому плыть вниз по Инше, а кому весь вечер считать на счетах.
Сноповозка скрипит, мало-помалу приближаясь к Инше. Я жду. Держу руки на груди, грею, успокаиваю их. Пусть телега подойдет к верболозу поближе.
В том, что мы их одолеем, у меня сейчас нет сомнения. Но наш полный успех будет зависеть от сообразительности и прыткости Валерика и Попеленко. Если они сразу выскочат из-под брезента, как только услышат пулеметную очередь, мы перехватим Горелого, не дадим этому бандиту уйти.
Весь кожух МГ - в березовых листочках. Сердце стучит прямо в ладонь, согревающуюся под шинелью. Стучит тяжело и часто, как танковый дизель. Телега приближается. Я извлекаю ладони осторожно, будто они вот-вот рассыплются, разлетятся на мелкие стекляшки. Дышу на пальцы. Дрожат или не дрожат? Не могу понять.
Тихо. Лишь скрипят втулки у сноповозки, но внутри меня уже идет беззвучный бой. Я проигрываю все, что должно произойти. Этому Дубов учил, это уже в рефлексах.
Телега, виляя колесами, ползет по дороге. Блестит мокрая шерсть Лебедки. Карабин Глумского смотрит в песок. Еще пять, десять, двадцать метров... Теперь "ястребки", действуя расторопно, смогут отрезать вербный островок, где прячутся бандиты, от полосы кустарника.
Прижимаю к щеке приклад. Рукоять удобно лежит в ладони. Пластмассовые щечки рукояти кажутся горячими. Вырез в гривке наползает на острие мушки, а за острием появляются двое тесно лежащих за рекой, на песчаной полосе, людей. Треногу они глубоко вкопали в землю и теперь лежат за пулеметом. Двое - рослый и маленький. Две жизни там, на берегу. Будьте вы все прокляты, никогда я не привыкну к этому. А ты, Семенко, сам напросился, никто не звал тебя к Горелому. Ты мог бы быть со мной.
Беру чуть поверх фигур. Смущает меня освещение и простор реки. Тут занизить прицел - дело естественное. Нажимаю гашетку. Очередь длинная. Трясется, захлебывается кашлем пулемет. Стучит глуховато - от упора сошки в песок. На секунду отрываю глаза от прицела. Промазал... Высоко взял!
Один из бандитов бросил станкач и бежит по песчаной косе вверх, от реки к густому кустарнику, а второй храбро возится с винтами наводки. Кажется, это Семенко. Эх ты, смельчак... Видно, вертикальный у них был закреплен наглухо, они ведь не собирались давать рассеяние по глубине. Я стреляю... Пулеметчик на том берегу уже поднял ствол станкача и бьет по холму. Наугад, второпях ловит цель. Пули стучат по откосу, визжат в воздухе. Стреляю, тщательно целясь, двумя короткими гвоздевыми очередями. Знаю теперь, что не промажу. Станкач замолкает.
Второй бандит уже в двадцати метрах от кустарника. Бежать по мокрому песку тяжело. Это тот, крупный, рослый. Значит, у пулемета действительно был Семенко. Выжидаю и, вспыхнув вдруг ненавистью к этому немолодому дядьке, который бросил хлопца, бью ровной очередью по горизонтали, вдоль сизой полосы кустарника, к которому бежит бандит. Он сам врывается в очередь. Туловище ныряет в лозняк, а сапоги остаются на песке. Так они и лежат, сапоги, широко раскинувшись, носками в стороны.
Станкач задрал ствол в небо. Пулеметчик навалился грудью на приклад, вцепился в большой короб с лентой. Шапка слетела с него, голова круглая, мышиная, коротко стриженная. Не шевелится.
Переношу пулемет. Как там Глумский? Лебедка стоит посреди шляха, спокойно стоит, как будто родилась и выросла под стук очередей.
Глумский, Попеленко и Валерик лежат в кювете. Не стреляют, прислушиваются. В верболозе тоже молчат. Расчет станкача погиб на их глазах. Они стараются понять, в чем дело.
Я приподнимаюсь.
– Глумский! - кричу что есть мочи. - Они там, в кустах! Отрезайте! По лугу, по лугу!.. Их четверо!
Теперь меня заметили. Из ивняка по холму бьют автоматы. Но шмайсер хорош только в ближнем бою. Пули летят с большим рассеянием, посвистывают в стороне. Вскоре стрельба прекращается.
Вижу, как Валерик, подпрыгивая, несется по лугу. Матросские ленты вьются за ним, как стрижи. Он понял меня, стремится обойти вербовый островок с тыла, чтобы отрезать его от тянущейся вдоль берега зеленой полосы густого, кустарника.
Трава цепляется за широкие флотские клеши. Валерик оступается, падает. И кстати, потому что из вербняка начинают стрелять по нему. Но за морячком уже бегут Попеленко и Глумский.
Где же Маляс? А... В высокой траве, близ самой дороги, застыла темная закорючка вроде запятой. Это сжался Маляс. Карабин он поднял дулом вверх и, не глядя, дергает рукоятку, стреляет.
Валерик встает, но по нему снова бьют из автомата. Почему только из одного?
Оглядываю островок верболоза. Маленькие очажки ряби передвигаются по поверхности кустарника. Бандиты спешат уйти туда, где за небольшой открытой луговой полосой серебрится новый островок. Спешат уйти, пока их не отрезали. А один из автоматчиков прикрывает.
Валерик несется скачками в высокой луговой траве. Падает. Не поднимается больше, но стреляет по вербовым зарослям, и шмайсер примолкает. Воспользовавшись этим, Попеленко и Глумский бегут к полоске луга, разделяющего островки, чтобы опередить Горелого.
Успеют или нет? Глумский сильно отстает. Он немолод, мал ростом, то и дело спотыкается о кочки, падает. Попеленко, заметив это, приостанавливается, оглядывается. Эх, скорее, "ястребок"!
Даю длинную очередь по очажкам лиственной ряби в кустарнике. Движение прекращается. Попеленко получает в запас десяток секунд. Ну, жми, не теряй времени!
Ветки верболоза снова начинают подрагивать. Бандиты продолжают продираться подальше от холма. Огонь МГ, хотя и неприцельный, неточный, мешает им. Пули густо сыплются в кустарник. Лента вот-вот кончится, придется сделать перерыв для смены коробок.
Попеленко, застывший было на лугу в ожидании Глумского, вдруг подпрыгивает, как заяц, и мчится вперед, на перехват бандитов. Все-таки решился.
Жми, Попеленко! Не трусь!
Меняю коробку. Попеленко уже подбежал к дальнему краю вербового островка. Залег. Вижу, как Валерик встает, но тут же опускается опять в траву. Ползет к ивняку поближе. Ранен, видимо... Но ползет.
На луговую полосу за кустарником выскакивают трое бандитов. Попеленко стреляет. Трое падают и, прикрывая друг друга огнем, ползут по лугу к дальнему спасительному кустарнику.
Далеко они. Мне не достать, уйдут, отобьются от Попеленко и уйдут. Одна надежда - на густоту огня. Стреляю по трем темным фигуркам, извивающимся ужами в траве. Очередь длинная-длинная, с небольшими разрывами для уточнения прицела. Березовые листки один за другим сворачиваются на кожухе. Отпускаю спусковой крючок, когда лента опустошена, и пулемет смолкает, как будто устав, сам по себе. Трое бандюг останавливаются. Не нравится им на лугу.
Глумский спешит на помощь Попеленко. Стреляет из карабина на ходу. Бандюги бросаются обратно в заросли прутняка, откуда выскочили. Один из них ковыляет, отстает. Бьет автомат Попеленко. Тот, что отставал, падает. Лежит. Ишь ты, Попеленко!.. Как осмелел.
– Эй, сдавайтесь! - кричу я, привстав. - Хватит, сдавайтесь!
Хватит... Фронт далеко, хватит стрельбы, пусть вас судит суд, пусть устанавливает, что вы там натворили. Не хочу я больше... Пусть Закон разбирается, не я. У меня в руках пулемет, а ему безразлично, кто Семенко, а кто Горелый, кто попал в шайку из-за дурости, а у кого руки по локоть в крови. Пулемету не дано судить. Хватит! Кончайте войну.
Но они не слышат. Никто не слышит. Бой продолжается.
С высотки вся расстановка сил как на ладони. Островок верболоза окружен. Дальний выход из него сторожат Глумский и Попеленко. Слева - луг, за лугом спасительный для Горелого сосновый бор, но на пути залег со своим автоматом Валерик. Видно, морячок ранен, но стрелять может. Кроме того, луг простреливается моим пулеметом. Добежать до бора бандерам не удастся.
