Холм замыкает кольцо окружения. Здесь им не проскочить.
Конечно, бандиты - их осталось только трое, Крот не в счет - могут попробовать перебраться через реку, к которой примыкает вербовый островок. Но там, выше брода, глубоко, и сильное течение все равно вынесет под холм, в полосу прицельного огня.
Горелый сам загнал себя в ловушку. Вот что значит вовремя не занять господствующей высоты. У бывшего командира вспомогательной полиции бандитское мышление. Он предпочитал прятаться в густом кустарнике.
Меняю диск и, пользуясь временным затишьем, набиваю патронами опустошенную ленту. Один за другим золотистые патроны входят в звенья. Бой еще не закончен. Голова кружится, лента извивается, кажется бесконечной, уходящей куда-то за холм, далеко-далеко...
8
Кое-где верболоз начинает шевелиться. Даю несколько коротких очередей. Пусть знают, что за кустарником следят.
Глумский приподнимается из травы. Встает во весь рост. Это ему почти ничем не угрожает. Голова едва торчит из высоких зарослей вейника. Рядом встает Попеленко. Ишь ты, совсем осмелел. Почувствовал вкус победы.
– Э, выходите без оружия, по одному! - кричит Глумский, и глухое эхо разбегается по лугу.
– Сдавайтесь! - добавляет Попеленко. Громко, по-хозяйски. Это Горелому-то.
Из кустарника никакого отклика. Нет, сдаваться они не собираются. Видно, многовато набрали грехов. На милосердие суда не надеются. Может, кто и сдался бы, но рядом Горелый. Ему-то на что рассчитывать?
Внезапно один из бандитов выскакивает из вербняка и бежит через луг к бору. Это отчаянная попытка пробиться в одиночку... Он бежит прямо на Валерика, не видя его. Черный блин бескозырки приподнимается. Жив курилка! Взмах руки-и навстречу бандиту по крутой траектории несется маленькое черное ядро. Тот ничком падает в траву, ладони накрывают затылок. Граната шлепается о землю неподалеку, но взрыва нет. Запал, наверно, отсырел. А может, Крот выдал Валерику из своих запасов что похуже.
Бандит снова вскакивает и мчится на морячка. В правой руке у него автомат. С высотки уже поздно стрелять. Фигура бандита почти закрыла Валерика. Могу попасть в морячка.
Из кустов, ободренные успехом товарища, выскакивают еще двое. Снова в траве приподнимается черный блин, взмах руки. Бандит не боится, вскидывает автомат. Он совсем недалеко от Валерика. Ловлю его в прицел. Будь что будет... В эту секунду - взрыв. Сработал запал! Бандита нет. Бескозырка приподнимается из травы, как черный подсолнечник. Двое убираются в прутняк.
– Сдавайтесь! - кричит Глумский, Он трясет карабином в ярости. Сдавайтесь!
Крик его убегает к бору и возвращается многослойным эхом. Даже лес требует: "Сдавайтесь!" В зарослях вербняка остались двое бандитов и Крот. Наверняка один из этих двух Горелый. Ветви начинают шевелиться вблизи от дороги. Я не стреляю. К холму пусть выходят. Пожалуйста.
Трое выбегают из кустарника. Пускаются на заячью хитрость: один бежит по дороге к бору, два других прыгают в реку и тут же ныряют.
Мне не до них. Первый бандит, коренастый, угловатый, без шапки, мчится, разогнавшись как паровоз, по дороге, а там лежит Маляс. Он время от времени меняет обоймы в карабине и, не глядя по сторонам, стреляет в небо, как в копеечку.
– Маляс! - кричу я.
Где там. Ничего не видит и не слышит наш , бравый охотник. Сейчас на него налетит этот коренастый без шапки. Приподнявшись, глядя поверх прицела, я веером стреляю по дороге. Хорошо видно, как укладывается в песок строчка пуль, догоняя бандита. "Ках-ках-ках!" - дергается МГ, захлебывается.
Бандит падает. Затем садится, подняв руки. Не стреляй, мол!
Только сейчас до Маляса доходит, что его окликали. Он поднимается из кювета. Видит поблизости противника с поднятыми руками, испуганно вскидывает карабин. Бандит еще выше тянет руки. Встать он, видно, не может.
Вот и первый наш пленный. Взят Малясом.
Осматриваю реку. Где же те двое? Пока я выручал Маляса, они исчезли, Инша пуста, ни волны, ни всплеска, только рябь от дождя шершавит воду, да проплывают, крутясь, желтые листья.
Куда они занырнули?
На том берегу - тишина. Тренога с МГ, пулеметчик, как будто заснувший, с коробом под головой. Сапоги носками врозь на песчаной полосе у лозняка.
Меня не оставляет ощущение, что среди тех двух, нырнувших в воду, должен быть Горелый. Неужели ушел? Пуста река. Вот дьявольщина!
Подползаю к краю холма. Отсюда к реке крутой песчаный спуск, почти обрыв. Вижу: в воде, на мелком, по-тюленьи выставив голову, лежит человек. Как раз подо мной. Отдыхает. Вот, значит, как. Решил перехитрить. Пробраться под самым холмом.
Человек ползком выбирается из воды под самый обрыв. Автомата у него нет. Видно, утопил в реке. Слышно, как он дышит. Правая рука висит плетью.
Подтягиваю к себе гранату. Глядя вниз, нащупываю кольцо чеки, Бандит тихонько крадется вдоль откоса вниз по реке. Еще немного - и уйдет в мертвую зону. "Ястребки" - по ту сторону холма, не догонят. Мне с крутого откоса стрелять трудно. А кустарник рядом. С этой стороны он особенно густой.
– Э!-окликаю я негромко и вывешиваю за край обрыва "феньку".
Человек поднимает голову. Левая половина лица - темная, вся в ямках ожогов. Горелый! Конечно же Горелый.
Граната висит над ним, как плод, готовый сорваться с ветки. Горелый дышит запаленно: ххи-ах, ххи-ах... Смотрит на "феньку". Я вижу, как дергается его рот.
Он поднимает левую руку, не отрывая глаз от гранаты. С рукава правой руки капают алые капли. Прямо в воду. Губы его все время в тике. Вот он, Горелый. Садист. Главный мой враг. По его вине на земле остались десятки, а может, сотни сирот. Убийца Семеренкова и Абросимова! Что ж, добрался я до него все-таки. Из последних сил, но добрался. Посмотрели мы друг другу в глаза напоследок. Сверили все наши планы.
Пальцы сами собой выпрямляют усики предохранительной чеки и тянут кольцо. Все. Чека в левой руке, "фенька" - в правой, над головой Горелого. Стоит выпустить гранату - пружина отбросит в воздух спусковой рычаг, щелкнет капсюль-воспламенитель, и через три секунды... От осколков тяжелой рифленой гранаты под откосом нигде не скрыться. Горелый замер. Стоит под обрывом, боясь сделать движение.
Пора ему, атаману, ответить за все. Нет ему места на земле, среди живых!
Отсюда, с откоса, весь Горелый - это обожженное узкое лицо и поднятая вверх ладонь. Губы у атамана дергаются, он облизывает их языком. Вид у него жалкий. Но нет сейчас во мне никаких иных чувств, кроме омерзения и ненависти.
Шестисотграммовая граната подрагивает в руке, сама просится. Рычаг, стремясь высвободиться, давит на пальцы все сильнее.
Лицо Горелого покрывается крупными каплями влаги. Это не дождь. Дождь сеет с неба мелкий... Залихватскую кубанку атаман оставил в Инше. Волосы у него прямые, редкие, лоб маленький, сплюснутый. Как он выглядел, интересно, в черной полицейской форме? Вот этот человек держал в страхе всю округу. И как все сейчас просто, не верится, что столько было положено трудов...
Ладонь одубела от напряжения. Вот-вот не сдержит рычаг. Горелый облизывается. Молчит. Боится слово сказать, боится поколебать воздух, чтобы не сорвался черный рифленый плод.
Никто ни в чем не упрекнет меня. Ведь внизу Горелый! Зверь. Выродок. Фашист. Велико искушение дать рычагу нечаянно отскочить от запала. Тогда ничего не останется, как выпустить гранату.
Он, наверно, думает, что это я с ним играю, перед тем как убить. Он меня по своим меркам меряет. А я не могу! Кляну себя - и не могу выпустить гранату. Никогда не убивал поднявших руки. Глядящих с таким вот страхом, раненых, скривившихся от боли и смертельного испуга. Я дрался и стрелял в тех, кто стрелял в меня. Но не убивал безоружных.
Не могу... Словно кто-то держит мои пальцы, стиснул их поверх гранаты, перехватил. Закон... Может быть, он сидит во мне, неприметно управляя всеми действиями и поступками. Тот Закон, о котором я, казалось, понятия не имел, но который впитал с материнским молоком, который ходил вместе со мной в школу, глядел с каждой странички букваря. Я и знать о нем ничего не хотел, а он сидел во мне, живучий и крепкий. Советский Закон. И война не выбила его из меня.
Нет, я не выпущу тяжелую ребристую "феньку". Мы его возьмем живым. Проведем по селу. Пусть посмотрят глухарчане на атамана. Пусть знают: фашистской банды не существует, черная ее власть кончилась.
Горелый часто моргает. Кажется, он начинает догадываться, что я не собираюсь его подрывать. Переступает с ноги на ногу, осмелел. Хоть он и ранен, но все же опасен. Хитрый зверюга. Я ведь не знаю, что за оружие спрятано у него под одеждой. И "ястребков" не могу вызвать под обрыв, иначе граната перестанет быть для Горелого смертельной угрозой.
– Ну-ка расстегни брюки! - говорю я Горелому.
