указав на них, вкрадчивым голосом произнёс: вот видите, все эти властные люди не дают вам покоя. А мы прикроем вас. Мы будем защищать ваши интересы, там, наверху. Но с того момента это будут наши общие интересы.
Это был очень приятный и неглупый человек, способный вызвать немалую симпатию.
«Николай Николаевич, – ответил я ему, – как вы себе представляете развитие событий? Попцов соберёт своих заместителей и сделает своё представление: вот знакомьтесь, мой новый зам, он „оттуда“». «Ну зачем же так…» – сказал он. «А как по-другому? Вы думаете, я не знаю, сколько попыток ваше ведомство сделало, чтобы внедрить ваших сотрудников на втором и третьем этаже нашей компании? И я не накладывал вето, если убеждался, что это не стукачи, а хорошие специалисты-телевизионщики. Но что касается заместителя президента компании, извините меня, нет и ещё раз нет. Мы строили другое телевидение, Николай Николаевич, самостоятельное и демократическое, которое несёт прямую ответственность за действительную, а не поддельную демократизацию страны», – объяснил я.
Мой ответ не был забыт этими службами. Кстати, за время моей работы это была третья попытка КГБ прорваться в наши ряды. Первую сделал в 1991 году Гуров – мой коллега по депутатству.
Так что внешний рай, о котором после моей отставки написал «Коммерсантъ», говоря о чрезвычайно благодатной атмосфере, в которой Попцов создавал Российское телевидение, по существу был адом.
Да, мы создали другое телевидение, и этот эпитет «другое» в конечном итоге воспринимался властью как главная опасность.
Трогательное уточнение – меня отстранили за «чернуху». Ельцин так и сказал в Екатеринбурге: «Попцов гонит чернуху». И он, Ельцин, предупреждал меня, а я, Попцов, к его словам не прислушивался. И на телевизионном экране вновь появилась «чернуха». Данным словом власть называла реальную жизнь, состояние которой было очевидным упрёком малоэффективному управлению страной. Ну что ж, когда тебя увольняют за то, что ты отказывался обманывать сограждан, это не самый плохой финал. Беда любой власти, и ельцинская власть не исключение, – она не выдерживает испытания правдой. Власть до удивления упряма в своём восприятии действий СМИ. Какова же составляющая этого упрямства? Неправду как таковую, конечно же, рождают журналисты. На самом деле жизнь более благоприятна, нежели её изображают.
Критикуя власть, журналисты самоутверждаются профессионально и политически, и как главный вывод – журналисты продажны. На этот счёт у власти нет сомнений. Почему? Потому что власть руководствуется личным опытом, и любой критикующий её материал она метит как заказной. В этом смысле властные клевреты, окружающие Ельцина, обслуживали привычки президента. А как президент любил употреблять слово «враньё»… Лицо его становилось хмурым. И чередуя слова с должными паузами, он выговаривал своё осуждение: «Неужели непонятно? Не надо вранья».
Это трудно, очень трудно, но власть всегда приходилось убеждать, что самой разрушительной формой лжи являются не напечатанный фрагмент или телевизионный сюжет, оценивающий ту или иную ситуацию в реальном свете, а молчание по поводу происходящих событий, разрушающих политику реформ, а вместе с тем и авторитет власти. Когда вы отворачиваетесь от происходящего и делаете вид, что его нет, – вы лжёте. Ничего не изменилось с древних времён – «Гонца, принёсшего дурную весть, Король велел казнить». И нам всегда будут напоминать: существует правда власти и правда жизни. Мы живём в демократическом обществе, и ты свободен выбрать свой крест.
Не стану возвращаться к теме моих отношений с Борисом Николаевичем, однако замечу – они были искренними и достаточно корректными.
Если быть честным, гром о неугодном Попцове не переставал грохотать в коридорах власти едва ли не с первых месяцев его назначения в 1990 году. В разных залах – от съездовских до концертных, в высоких кабинетах: на Старой площади, в Белом доме, в Кремле продолжался бесконечный сериал под условным названием «Низвержение Попцова».
Я чувствовал, что моё поведение несколько озадачивало Ельцина, я не вписывался в уже проработанные им стереотипы поведения редакторов газеты, издателей, с которыми он общался как знаковый партийный лидер. Никакой недоброжелательности с его стороны до 1993 года я, однако, не ощущал. Обычно недопонимание, которое возникало, всегда было можно разъяснить при встрече, что я и делал с разной степени успешности, как для президента, так и для себя. В целом я, как правило, был занят делами компании, хотя не скрою, много сил уходило на известное противостояние с властью, претендующей на подавление независимых жизненных суждений, с извечным желанием вмешаться и подкорректировать правду. Власть сменила бренд с советской на демократическую, но суть властного мышления осталась прежней.
В полемике по этому поводу с членами правительства я однажды позволил себе употребить сравнение:
– Разница между правительством и тележурналистами в том, что когда вы подходите к окну – вы видите своё отражение в зеркале, а мы улицу. И потому у нас разное восприятие.
– Ну ты это брось, – вмешался Черномырдин. – Что вы, лучше всех знаете жизнь?!
– Не лучше, Виктор Степанович. Мы просто к ней ближе.
Диалектический тезис о борьбе и единстве противоположностей перестал устраивать власть.
Президент принял решение избираться на второй срок. В день своего выдвижения он устраняет Олега Попцова с поста председателя ВГТРК. Президент дал понять, – с этого момента ему нужны на телевизионном экране и в радиоэфире не осмысление и независимый анализ, а послушание всестороннее и второе ОРТ, практически превращённое Борисом Березовским в механизм, выполняющий любую прихоть Высокой Власти.
У такой власти в итоге нет будущего. И ельцинская эпоха с достаточной степенью достоверности подтвердила правоту этого тезиса. Слишком много в ельцинском при-властном окружении присутствовало людей, разрушающих эту власть. Ельцин сам в силу своего очень непростого характера – упрямства, завышенной самозначимости – практически сотворил кадровый хаос вокруг себя. Вчера якобы надёжный и близкий человек завтра превращался в сомнительного и почти враждебного и едва ли не мгновенно бывал отторгнут. Убедительного ответа «почему» – не было. Так решил президент. Ему виднее. Я понимал иногда – Ельцин реагировал на мои рассуждения достаточно нервно. Однажды он даже не сдержал своего раздражения.
– Вы что, хотите сказать, у меня нет команды?
– Ни в коем случае, Борис Николаевич. Просто людям нужно какое-то время, чтобы они привыкли к атмосфере, а они слишком скоро меняются.
– Значит, не справляются, – отрезал Ельцин.
Подобных вспышек было немало, именно по этой причине у Ельцина так и не сложилось устойчивой команды. Команды, а не мини-ресурса для интриги, к чему Ельцин, как очень скоро проявилось, был всегда предрасположен. Конечно, проще всего все эти внезапные решения Ельцина объяснить его нарастающим нездоровьем. Такое заключение будет справедливо, но только отчасти.
Ельцину нравилось быть непредсказуемым, и он с удовольствием постоянно разыгрывал эту карту, сохраняя атмосферу загадочности вокруг себя. Восемь лет с разной степенью накала борьбы власти с властью. Боролись
