— Кто берёт припасы для вдов и сирот?
— Тиун.
— Как отмечено? Где? — будто ужаленный шершнем, взвился тиун. — Не брал я ничего, это ты сам по оплошности черту лишнюю поставил!
Святослав вперил в тиуна свой пронзительный взгляд.
— Ты властью над людьми для соблюдения законов правых поставлен, а вместо сего лиходействуешь?
— Не брал я, княже! Люди добрые! Это писарчук меня оговаривает! — метался из стороны в сторону тиун.
— Вот и новое дело подоспело, — хмыкнул в усы Хорь.
— Не брал я упомянутых припасов из княжеских закромов, ошибается казначей в своих закорючках или дощьки спутал! — продолжал вопить покрасневший как вареный рак тиун.
— У меня ошибки быть не может! — стоял на своём казначей.
— Чем докажешь? Где свидетели? — размахивал руками тиун.
— Мои очевидцы чертами прописаны, а вот ты своих предоставь!
— Уж не железом ли спор решать? — предположил кто-то.
— Железом, конечно, нет, сумма спора невелика, а вот водою в самый раз будет, — словно про себя проговорил Хорь и вновь оказался прав.
Старейшины, посовещавшись между собою, предложили князю испытать тиуна водой.
— Значит, так, — веско сказал Святослав после того, как были закончены все обсуждения. — Ты, тиун, за нерадивость свою для первого раза заплатишь пошлину в двенадцать гривен. А чтоб определить, виновен ли в казнокрадстве… Поскольку речёте вы разное, а свидетелей ни с какой стороны нет, то следуя порядкам нашим, дедами завещанным, должен ты пройти испытание водою…
Старейшины одобрительно закивали.
Холёное лицо тиуна стало почти одного цвета с белыми ресницами и бровями, только маленькие очи забегали по сторонам, ища защиты у окружающих. А когда из поварской вынесли небольшой медный котёл, налитый крутым дымящимся варом, тиун заголосил почти жалобно, тыча перстом в сторону купца:
— Это он! Он сказал, что даст вдове взаймы. А всё из-за чего? Сын его по Молотилихиной дочке сохнет, а та его отвергает, вот купцы и хотят, чтоб девка с бабой от них зависимы были! Это они всё выдумали, а я за них пошлину плати и в кипяток лезь!
— Вот она, правда-то, и вышла! — удовлетворённо прищурился старый сотник. — Только в кипяток, мил-человек, тебе по другой причине лезть надобно.
Между тем кудесник, поведя над водой руками и прочитав какой-то заговор, бросил в котёл медное кольцо.
— Доставай, человече, и пусть небесный суд укажет, есть ли на тебе вина!
Сопровождаемый дружинниками, тиун подошёл к котлу. Лоб его покрыла испарина. Набравшись решимости, он сунул руку в вар, и тут же все окрестности огласил ужасающий вопль. Местоположение кольца на дне искажалось водой, и тиуну не сразу удалось схватить его. Нечеловеческие стенания продолжались не только те мгновения, что тиун шарил по дну, но и когда вытащил и швырнул раскалившееся кольцо. Красная распухшая по локоть рука причиняла неимоверную боль. Кудесник с помощью дружинников завернул руку тиуна в белую холстину и обвязал прочным шнуром, концы которого крепко завязал.
— Наложи, княже, свою печать! — попросил он. Святослав взял малую печать и, едва кудесник капнул на концы шнура расплавленным воском, тут же припечатал их княжеским знаком.
— Через три дня придёшь, тогда мы со старейшинами и снимем печать, — обратился кудесник к стонущему тиуну. — Если рука будет чистой, докажешь свою невиновность, а останется язва или какой знак, тогда не взыщи — виновен.
Тиуна отправили домой. Под шумок незаметно исчез и купец на своём возке.
— Кажется, порешили с этим делом? — спросил Святослав. И вдруг улыбка тронула его чело. — А хотел бы я видеть ту богатырь-девицу, дочь Молотилихи, что сотника моей дружины одолела. Может, мне её в полководцы взять заместо Олеши?
По рядам покатился весёлый смех.
— Покажись, Овсена! — загалдели кругом.
Скрывая смущение, вперёд выступила стройная гибкая девушка. Внимание прежде всего привлекали её огромные, чуть настороженные, будто у дикой серны, очи, в глубине которых таился лёд и пламень одновременно.
— Правда ли, что купец рёк, будто ты Олешу по маковке деревянным рубелем приголубила?
Овсена гордо повела плечами, тряхнула головой, поправляя тяжёлую русую, отливающую червонным золотом косу, потом смело взглянула на княжича своими похожими на васильки очами.
— Правда, княже!
— А за что же? — опять спросил Святослав.
— Потому как заслужил! — так же спокойно, с внутренним достоинством отвечала девица.
— Ежели отблагодарила, знать было за что! — загудели люди. — А то купец и сын его, вишь, супостаты какие, хитрость и силу применить удумали, и супротив кого? Вдовы горемычной да сиротинушки безотцовской!
«Такую и впрямь ни лестью, ни посулами не соблазнишь и силой не напугаешь», — с невольным уважением подумал Святослав, на миг залюбовавшись тонким станом девушки, во всём облике которой читалась гордая отцовская неукротимость, в то же время сочетавшаяся с материнской красой и естественной женской скромностью. На ум сразу пришли слова Яроведа о русской красоте — простой и вольной. Но мысли сии были кратковременны и вытеснились другими, едва Молотилиха с дочерью ушли с погоста в сопровождении Комеля, а их место заняли новые жалобщики и ответчики.
Лишь через несколько дней, покончив со всеми делами, княжич вернулся домой. Княгиня уже поджидала сына. После трапезы они обсудили некоторые дела, Святослав передал матери свои списки взятой с полюдья дани, и Ольга сразу же стала делать гусиным пером какие-то заметки на палимпсесте — пергаменте, с которого были стёрты прежние записи.
— Иди, сынок, отдыхай после трудов нелёгких! — велела княгиня. — А я ещё посижу, надобно многое подсчитать…
Святослав отправился в свою горницу. Он уже снял сапоги и рубаху, когда дверь тихо отворилась, и в неё мягко, как кошка, проскользнула Малуша. Радостно улыбаясь, она протянула руки к княжичу:
— Любый мой, наконец-то вернулся, я так соскучилась! Но Святослав остановил её движением руки и заговорил спокойным, равнодушно-усталым голосом, от которого Малушу поочерёдно бросало то в жар, то в холод.
— Уйди, я устал, спать хочу. И впредь не ходи ко мне, матушка прознает, худо будет…
Сердце рабыни забилось гулко и часто, внутри будто зимним ветром подуло. Обострённым женским чутьём она враз поняла — всё!.. То, чего она ждала и боялась, случилось, — Святослав отвергает её. Теперь остаётся лишь то, что она припасла, предчувствуя подобный исход.
— Постой гнать меня, княже, — зажурчала ласковым ручейком, — не знаешь ведь, что случилось за время, пока тебя не было…
— А что случилось? — спросил Святослав.
— Ребёнком твоим я тяжела… — С этими словами она рванулась к Святославу, положила руки на плечи, заглянула в очи, заговорила-задышала часто и горячо. — Сына, наследника тебе подарю… Рабой твоей самой верной буду, периной пуховой у ног постелюсь, мёдом для уст твоих стану, усладой нежной, ежели ты только…
— Хватит, Малуша, оставь меня! — прервал её Святослав. Сильными руками он без труда отстранил льнущую к нему девицу, готовую вот-вот разрыдаться. Однако с последними словами князя она вдруг подобралась вся и, стараясь скрыть охватившие её злость и раздражение, выбежала из горницы.
Княгине Ольге тут же было доложено, что Малуша вновь тайно бегала к Святославу. Та вызвала ключницу к себе.
— А что, Малуша, — без обиняков спросила Ольга, глядя в упор, — то верно рекут, что ты от князя дитя ждёшь?
Хорошо изучившая Ольгу, Малуша поняла, что подобное начало не предвещает ничего доброго.
— Правда, мать княгиня! — еле слышно обронила ключница, склонилась ещё ниже и вся сжалась, будто в ожидании удара.
— В очи гляди! — приказала Ольга. Их взгляды встретились.
— Так ты решила, что хитрее всех окажешься? Княжеской женой вознамерилась стать, коварная рабыня? — Глаза Ольги метали такие молнии, что Малуша вновь опустила взор долу. — Ах ты, змея подколодная, овечкой прикинулась! Ежели б не младенец, не ведаю, что б с тобой сотворила! Завтра же с очей моих долой, в загородный терем, ступай! — Ольга была рассержена не на шутку, даже взбешена. Она так доверяла Малуше, ценила её, а потом сия рабыня вознамерилась обвести её вокруг пальца, её, Ольгу, разуму которой дивился сам византийский император!
Всё оставшееся до рождения ребёнка время Малуша провела в загородных палатах с одной надеждою в сердце, что после рождения внука или внучки грозная Ольга сменит гнев на милость и вернёт её вместе с дитятком в киевский терем.
Одначе не довелось сбыться тем надеждам, — тверда в слове и деле была мать княгиня, как адамант-камень. Невзирая на лютый холод, через две седмицы после родов к юному Святославичу, которого нарекли Владетелем Мира, была приставлена кормилица, а за спиною несчастной Малуши с морозным скрипом затворились дубовые ворота загородного княжеского двора.
