— Да, конечно. А что бы сказала твоя мама, если бы узнала, где мы с тобой сейчас сидим?
— Она бы сказала… — Доминик откинулся на спинку стула и, закрыв глаза, вошел в образ матери: вечно недовольной, беспомощной, с дрожащей нижней губой, с чем-то опасным, скрываемым до поры до времени внутри; он превратился в Джеральдин. — От Доминика я ничего лучшего и не ожидала, но я надеялась, что в тебе, Джуин, было немного больше здравого смысла… то есть, что я могу тебе сказать… Ох, да оба вы хороши.
— Ужасно! — Джуин уронила голову в ладони и рассмеялась. Потом она осторожно глотнула своего имбирного пива. В смысле алкоголя Джуин находилась еще на стадии взросления: все эти сладкие шипучки она уже переросла, но вкус к более крепким напиткам у нее еще не развился. — И это пиво тоже ужасно. — С этими словами она вместе со стаканом исчезла под столом, где все пиво вылакал благодарный Маффи.
Доминик тем временем тоже осушил свою кружку: запрокинул голову как птица и вылил в рот последнюю треть лагера.
— Нам пора возвращаться, — провозгласил он затем.
Хозяйка кафе весьма демонстративно не стала желать им всего хорошего на прощанье, не поблагодарила их и не пригласила заходить еще. Уже на пороге Джуин оглянулась и увидела, что женщина протирает их столик с такой мрачной решительностью, словно хотела стереть всякую память об их пребывании. Неудивительно, что парковка пуста, подумала Джуин.
Однако парковка была не пуста: на въезде стояла в пестром пляжном костюме краснолицая, потная, несчастная Люси.
— Посмотрите, кто пришел, — сердито пробормотал Доминик. — Я-то думал, что мы оторвались от нее.
— Судя по всему, не оторвались, — ответила Джин, чувствуя себя подлой и достойной всяческого порицания. Люси так хотела знать, куда это они с Домиником собирались, а они так не хотели ей этого говорить. Наверное, безопаснее было бы сразу ей все рассказать и заставить поклясться не выдавать их тайну. Во всяком случае, так было бы добрее. Обида и раздражение так исказили лицо Люси, что Джуин поняла (с раскаянием), почему бедную девочку постоянно дразнили в школе, поняла, почему Люси не везло с подружками.
— Прости нас, — смиренно проговорила Джуин.
Но Доминик, похоже, не разделял этих чувств.
— Прилипала противная, — набросился он на сестру. — И чего ты приперлась? Какое право ты имеешь следить за нами?
— Это свободная страна, так ведь? И я имею такое же право быть здесь, как и вы. Вот смотри сюда… — Нелепая, возбужденная Люси махнула рукой куда-то в сторону. — Видишь, что здесь написано? «Free house»[55].
— Дело в том, Люси, что ты еще слишком молода, чтобы пить, — вмешалась Джуин с намерением установить мир. — Тебя сюда просто не пустили бы.
— Ты тоже слишком молода.
— Но в твоем случае это более очевидно. — Джуин, не в силах посмотреть в глаза Люси, не отрывала взгляда от ее пухлых коленок в подрагивающих складках кожи. «Никогда в жизни не видела таких противных коленок», — решила про себя Джуин.
— Я бы заказала «Кока-колу». Мы бы посидели втроем и выпили бы «Коки». Это не противозаконно, вы сами знаете. — Люси, очарованная нарисованной ею самой картиной, прочувствовала, чего ее лишили. Из груди ее вырвался всхлип, и она попыталась сдержаться, закусив зубами кулак. — Вы оба гадкие, — крикнула она, когда слезы все-таки вырвались на волю. — От Доминика я ничего лучшего и не ожидала, но я надеялась, что ты, Джуин…
Взгляд, которым обменялись Доминик и Джуин, — смеющийся, понятный только им двоим, — еще больше разъярил девочку.
— А он что, нравится тебе, да? — обвинила она Джуин, топнув ногой. — Что, хочешь дружить с ним? И целоваться с ним французскими поцелуями? И ставить ему засосы? Ты, наверное, думаешь, что он лучше всех? В таком случае, Джуин Шарп, не могу сказать, что у тебя хороший вкус.
Джуин от удивления сделала шаг назад.
— Ну, нет, — решительно возразила она, — нет, Люси, он мне совсем, совсем не нравится.
И Джуин действительно верила, что Доминик ей совсем, совсем не нравится.
Конечно, большой букет, завернутый в целлофан, был банален. Алекс никогда не стал бы «говорить цветами», что ему казалось в лучшем случае увиливанием, а в худшем — прямым обманом. Настоящие слова стоят гораздо дороже — иногда за них приходится платить всю жизнь — и, в отличие от срезанных цветов, они не вянут.
К тому же в квартирке на Чаффорд-роуд не было вазы, так как они с Наоми еще только-только приступили к всеобъемлющему процессу под названием «создание семьи» — или хотя бы квазисемьи. Наоми пришла к нему с изысканным гардеробом, но в остальном она мало чем владела. Она как будто сошла с картины, оставив задний план висеть на стене. А в Тутинге все принадлежало Кейт.
Но пустая банка вполне сойдет ради такого случая. И эти маргаритки с веселыми личиками точнее, чем другие цветы выражали то, что чувствовал сейчас Алекс. Они говорили: «Я люблю тебя», но говорили это весело, оптимистично, без тени отчаяния. В маргаритках не было подобострастия и притворства лилий, не было в них и ничего потаенного, скованного, как в розовых бутонах. В них не было лицемерного «прости меня».
Разумеется, он сожалел о том, что обидел ее. У него душа разрывалась при виде ее страданий. Но отношения должны быть честными во всем — таково было его убеждение, основанное на врожденном прямодушии. Какой толк от того, что они будут ходить один вокруг другого на цыпочках, не говоря о своих истинных чувствах? Обман ни к чему хорошему не приведет — такой урок вынес Алекс, обманув Кейт. И он не сделал Наоми ничего плохого — он всего лишь попытался воззвать к ее здравому смыслу.
Сегодня утром он вышел из дома, погруженный в темные раздумья. Мир казался местом, где не существовало жалости, от которого невозможно было укрыться в их маленькой квартирке. Голову Алекса переполнял грохот проезжающих мимо машин, затуманивали выхлопные газы и мрачные мысли. Он наблюдал за тем, как люди делали то, что делают всегда: измотанная женщина шлепнула ноющего ребенка, за столиком уличного кафе чернокожий мужчина в шляпе приступил к завтраку, молодая женщина с темными волосами мимоходом окинула Алекса взглядом, — и Алексу было больно за каждого из них. В этот момент он со всей ясностью понимал, что жизнь каждого человека является глубокой личной трагедией, что счастливых финалов не бывает, а бывают только счастливые эпизоды. Сколько бы они ни шлепали, ни ныли, ни завтракали и ни флиртовали, они не смогут предотвратить неизбежное. От него негде укрыться. Даже если очень крепко держать дорогого тебе человека за руку (как Кейт держала за руку Пэм), смерть все равно вырвет его у тебя. Смертность — это жестокое и особое наказание; как примириться с ним?
