— Дождь? — Он окинул пейзаж усталыми глазами. — Да, похоже.
— В такой унылый день и делать-то особо нечего.
— Угу.
— С тем же успехом можно было вообще не вставать с постели.
— Угу.
Вряд ли Элли могла выразиться яснее, только если бы прямо выложила ему все, что было у нее на уме (веди себя Дэвид менее отчужденно, она бы запросто сказала: «Давай-ка займемся делом», ей вполне достало бы смелости первой начать переговоры). Но Дэвид не желал понимать намеков.
— Да-а, я вижу, ты горячий парень, — обвинила его Элли. — Не понимаю, зачем ты вообще сюда приехал, раз не хочешь веселиться.
Пожалуй, легче было бы вынести даже успех Пэтти. Разумеется, Элли страшно разозлилась бы, если бы лукавство и агрессивная жизнерадостность Ла Хендерсон (от которых у Элли буквально сводило зубы) сломили сопротивление Гарви. Но тот факт, что он откровенно отказывал им обеим (будто говоря тем самым, что он предпочитает спать один, чем с Элли), был для нее в высшей степени унизителен. И если бы она была уверена в своей женской привлекательности хотя бы на йоту меньше, у нее вполне мог бы развиться комплекс неполноценности.
— Это просто комариная моча какая-то, — пожаловался Дэвид, считая, что белое вино было женским напитком. — А красного вина не осталось?
— Понятия не имею. Это Тина разливала вино. Оно и у меня уже вот где стоит. — Элли сердито стукнула себя ребром ладони по горлу.
— Ты не пьешь?
— Нет. Мне уже хватит.
— Да брось, сходи налей себе немного. Я тебя с трудом узнаю, когда у тебя в руках нет стакана.
— Со стаканом или без, ты все равно меня не узнаешь. Слушай, я тут подумала, а как там Кейт? Ты не связывался с ней, когда был в Лондоне?
— Нет, а с чего бы это? Мы с ней почти не общаемся.
— Но ты ведь знаешь, она очень тяжело восприняла то, что Алекс…
— Ах да, Алекс.
— Признаться, я никогда бы не подумала, что он способен на такое.
— Не тот тип, что ли?
— Да нет, разумеется, он, как и его отец, весьма аппетитная штучка. Но он какой-то тихий. Можно даже сказать, маменькин сынок. Он более цельный, чем ты, Дэвид, извини, конечно, что я говорю тебе это. На него можно положиться.
— Ты думаешь? — Дэвид заметно оживился.
При виде этой искры интереса Элли принялась раздувать из нее пламя:
— Видишь ли, причиной послужило то, что они находились в непосредственной близости друг от друга, ютясь под одной крышей. Им просто некуда было деться, как мне кажется. Но больше их ничего не связывает. Их отношения обречены на скорый конец.
— Да?
— Я хочу сказать, что двух более разных людей… Вот если бы на его месте был ты, грязный распутник, я бы еще смогла понять. Но Алекс — лошадка совсем другого цвета. Ему надо бы жениться на хорошей девочке и завести дом. Кстати, моя Джуин более чем неравнодушна к нему. Лично мне хотелось бы, — Элли доверительно нагнулась к Дэвиду, — чтобы Алекс пришел наконец в себя и обратил внимание на Джуин.
Дэвид задумчиво поводил пальцем по бокалу, поерзал в шезлонге. Потом он повернулся к Элли и одарил ее улыбкой:
— А это пойло совсем ничего, если распробовать его хорошенько.
— Пожалуй. Ты знаешь, наверное, я все-таки выпью с тобой.
— Как ты думаешь, проглянет сегодня солнце или нет?
— Кто знает, Дэвид, — ответила Элли, ощущая, как ее заливает волна восторга. — Кто знает.
Молли дю Слак не с луны свалилась. И ее не аист принес. Другими словами, она не вчера родилась. Например, она могла отличить кровать, на которой спали, от той, на которой не спали, особенно если это была одна из «ее» кроватей. Она всегда аккуратно и туго подтыкала уголки, встряхивала одеяло так, что оно парило на волнах воздуха и только потом опускалось с легким вздохом. Она взбивала и разглаживала подушки, расправляла покрывало. Ни один мужчина, даже самый ловкий, не смог бы провести ночь посреди этого накрахмаленного рая, не оставив складок, ни один мужчина не смог бы вечером проскользнуть между простыней и пододеяльником, всю ночь пролежать на подушке, а наутро восстановить прежний совершенный порядок.
И дело было не в одной только кровати. Каждое утро, проходя мимо «ровера», стоящего перед домом, Молли дю Слак слышала постукиванье и потрескиванье разгоряченного металла, видела пар, поднимающийся от нагретого капота. Две совершенно разные атмосферы окружают ту машину, которая спокойно простояла всю ночь, и ту, которая только что остановилась. Даже следы шин на гравии говорили Молли о том, что они оставлены совсем недавно, она замечала в воздухе медлительное облачко выхлопа, видела на земле свежие отпечатки, а тем временем потревоженные грачи на березах хрипло рассказывали ей о происшедшем.
Сегодня утром она вошла в девственно чистую кухню и, как обычно, застала там Джона. Он завтракал, закрывшись газетным листом, притворяясь, что глубоко заинтересован последними новостями. Воздух кухни был насыщен виноватым ароматом только что сваренного кофе. «Ай-яй-яй, — подумала Молли, — что-то здесь нечисто».
И тем не менее она любезно поинтересовалась у Джона, как тому нравится сегодняшняя погода. Застегивая манжеты на своем рабочем халате, Молли бросила взгляд в окно и сама тоже одобрительно отозвалась о безоблачном небе, ведя себя при этом совершенно естественно. Никто не заподозрил бы ее в том, что она чует неладное.
Разумеется, она никому ничего не скажет. Этот секрет из нее не вытянут клешами. Ее рот был на замке. Думая так, Молли бессознательно сжала губы в узкую суровую полоску, словно репетируя, как она будет противостоять тем самым клешам. Если Джеральдин спросит у нее в понедельник (а она обязательно спросит), все ли было в порядке, Молли скажет: да, спасибо, все было отлично. Частная жизнь ее работодателей ее не касалась. Но в одном замечании Молли не могла себе отказать: у супругов Робби ничего подобного никогда бы не произошло. Ну, и конечно, ей было немного любопытно, что за бес вселился в старого Горста.
А вот состояние дома было для нее эти две недели источником радости и удовлетворения. В отсутствие семьи Молли смогла навести в нем идеальный порядок. Усмешка растянула ее губы: неверный муж, не ночующий дома, был хорош хотя бы тем, что за ним не надо было много убираться.
Гостиная — воплощение покоя и чистоты — особенно радовала Молли. Стеклянные дверцы шкафов, оберегающие шедевры литературы в кожаных переплетах, отражали и еще более усиливали и этот покой, и эту чистоту. На темном полированном дереве стояли на кружевных салфетках два подсвечника — фарфоровые пастушка и пастух, неотрывно глядящие друг на друга. Гардины ниспадали ровными складками.
