Джетт взглянул на него так, будто сразу раскусил обман, и протянул ему гармошку.
– На, отвлекись. Я, когда мне плохо, всегда играю – помогает. Даже уметь не надо, дуй, и все.
От гармошки пахло железом и старым деревом, губы приятно проезжались по мелким металлическим квадратам, и Генри сам не знал, сколько времени просидел, бездумно водя губами по гармошке. Знака не было. Войска приближались.
Потом он обернулся и понял, что Джетт тоже спит, привалившись головой к камню. Генри вложил гармошку ему в руку, тот, не просыпаясь, заворочался и прижал ее к груди, и в эту секунду Генри охватило странное чувство, то самое, что вывело его к каменному Сиварду: как будто он уже был здесь раньше. Он недоверчиво огляделся – ничего вокруг не изменилось, но тогда с чего вдруг…
Он бесшумно поднялся и пошел по расселине вглубь скал, выверяя каждый шаг, он даже дышать старался через раз, чтобы не спугнуть безумную уверенность, что идет верно, и свернул направо, в ущелье поуже, потом налево. Тропинки петляли среди скал, шли вверх, бледные камни крошились и осыпались под ногами, стоило бы подумать о том, как он будет спускаться обратно, но Генри настрого запретил себе вообще о чем-нибудь думать. Потом вокруг начали появляться разноцветные огни – светляки, – как в доме скриплеров. Они неспешно плыли по воздуху, еле слышный стрекот приятно звенел в ушах.
Когда Генри добрался до вершины скалы, чувство смутного узнавания охватило его с новой силой. Вершина была ровная, поросшая травой. Генри замер, глядя вниз, на равнину, по которой плотной массой двигались едва различимые в темноте войска Освальда. Потом поглядел в другую сторону, но там были только скалы, каждая с таким же зеленым верхом. Ветер тихо гудел, стрекотали светляки, никаких подсказок под ногами не валялось, Барс не прыгал по скалам, но надежда накрывала Генри с головой, обещала ему, что он не зря здесь, что все – не зря, и победа близка, как никогда раньше.
– Понятия не имею, что мне делать, – тихо сказал он в пустоту. – Но я знаю: если ты привел меня сюда, ты мне скажешь.
Страха больше не было, а вот холод – еще какой – после теплого дня пробирал до костей, и Генри сунул руки в карманы. Пальцы привычно сжали гладкое прохладное дерево шкатулки.
Хотя на этот раз не такое уж прохладное.
Генри вытащил из кармана неожиданно теплую шкатулку. На крышке переливчато сияла цифра «5». Пятое испытание. Вот она, подсказка. Он погладил крышку большим пальцем, и надпись изменилась. Теперь это были слова: «Скажи, кто ты».
– Я – наследник Сиварда, – невозмутимо, хотя голос подрагивал от торжества, сказал Генри. – Откройся.
Он потянул крышку вверх. Ничего не произошло.
Генри это поразило так, что он сел на землю, тупо глядя на шкатулку. Светляки кружили вокруг, услужливо освещая надпись.
– Я же избранный, открывайся! – упрямо повторил он, дергая крышку.
Ничего. Слова «Скажи, кто ты» тоже никуда не исчезли, и Генри вдруг подумал: «А и правда, хороший вопрос».
– Все мне говорят, что я наследник Сиварда, а я понятия не имею, как такое могло получиться. Он же был благородным героем и жил наверняка в большом городе, а не в лесу, – чувствуя себя ужасно глупо от того, что говорит это вслух, произнес Генри. Но шкатулка будто ждала, и в холодном сиянии надписи было что-то почти осуждающее. – Мне иногда так страшно, я боюсь проиграть, и разочаровать всех, и еще я… – Он сглотнул, не хотелось говорить вслух, но это было частью его, как бы он ни старался про это забыть. – Я – разрушитель. И огонь внутри становится сильнее, я чувствую. Срок сделки истекает, и, если я до этого не получу от Сердца добрый дар, мне конец. Барс, наверное, с ума сошел, если выбрал такого, как я. Сивард был героем, он-то наверняка никогда не сомневался, что ему делать, а я…
Генри услышал тихий щелчок и неверяще опустил взгляд. Крышка сама откинулась назад – он к ней даже не прикасался. Внутри лежали исписанные листы бумаги, Генри уже протянул к ним руку и вдруг почувствовал, что карта в кармане нагрелась. Он вытащил ее и развернул: пятый огонек теперь сиял в полную силу, под ним шла надпись: «Принятие себя таким, какой ты есть». Шестой горел к северо-западу, ровно к югу от Башни загадок, в лесу под названием «Эвкалиптовая роща», со всех сторон окруженном Пропастями. Генри кивнул сам себе и не глядя сунул карту в карман. Он был уверен, что в шкатулке окажется какой-то могущественный волшебный предмет, – Пал ведь говорил, что Сивард оставил это для своего наследника, – и Генри рассчитывал на что-то более полезное, чем несколько исписанных мелким почерком листков с неровными чернильными буквами.
Светляки носились вокруг плотным сияющим роем, уютно гудели над ухом, разгоняя тьму. Генри рассеянно, еще не отойдя от разочарования, проглядел первые строчки – и рука у него похолодела так, что он едва не выронил листки.
– Нет. Не может быть, – побелевшими губами пробормотал он, вцепился в листки и начал читать.
Глава 14
Великий Сивард
«Если ты читаешь это, значит, все плохо. Я уже давно мертв, Сердце так и не нашли, у тебя тот же дар, что у меня, и ты сейчас на том же самом месте, где я это написал: на вершине меловой скалы с видом на равнину. Я приказал шкатулке, чтобы она открылась только здесь и только тебе.
Уверен: если ты и слышал мою историю, ее приукрасили, сделали доброй и поучительной. Я расскажу тебе, как все было на самом деле. Жил-был король Освальд, и было у него два сына. Старший, Ингвар, был храбрым, добрым, и все его любили. У него был дар лечить прикосновением – отличный дар для будущего короля. И был младший, Сивард. То есть я.
Этот ужасный дар, дар огня, с древних времен появлялся раз в несколько поколений, и тех, кто обладал им, держали взаперти, чтобы они не могли никому навредить. Людям про меня говорили, что принц уродился болезненный и слабый, и никто, кроме отца и брата, – мать умерла, когда я был еще ребенком, – не знал правды о том, почему я никогда не выхожу из своих покоев.
А потом все изменилось. Когда отец загадал себе бессмертие, Сердце потускнело, добрые дары ослабли, теперь Ингвар мог вылечить разве что царапину, а раньше спасал и смертельно раненных. Он рассказал мне, что все королевство в ужасе, а отец доволен: решил, что, если дары исчезнут совсем, все будут подчиняться ему покорно, как рабы. И люди беспомощно ждали, когда он придумает, что бы ему еще загадать. Кто же знал, что последнее желание отец решит потратить на меня.
