нет возврата.
Иль по иной пошел судьбе —
Не знаю, что верней,
Взываю, если не к тебе,
То к памяти твоей…
М.И. вспоминает:
Задуманная глава поэмы («Девичья») так и не была написана: помешала сосредоточенность поэта на завершении «Теркина» и все более интенсивная работа над «Домом у дороги». Но женская тема оставалась сквозной в поэзии А.Т., неотделимой от нее. Она нашла свое выражение и в этих поэмах – особенно ярко раскрывшись в «Доме у дороги» и в стихах военного и послевоенного времени, где предстают женские образы. В 1966 г. появляется стихотворение, которое можно рассматривать как отголосок давнего замысла – главы «Девичьей» для «Книги про бойца». В середине 60-х гг. оно прозвучало, как реквием.
Лежат они, глухие и немые,
Под грузом плотной от годов земли
И юноши, и люди пожилые,
Что на войну вслед за детьми пошли,
И женщины, и девушки-девчонки,
Подружки, сестры наши, медсестренки,
Что шли на смерть и повстречались с ней
В родных краях иль на чужой сторонке,
И не за тем, чтоб той судьбой своей
Убавить доблесть воинов мужскую,
Дочерней славой – славу сыновей,
Ни те, ни эти, в смертный час тоскуя,
Верней всего, не думали о ней.
7. III Р.Т.
Глава «По дороге на Берлин» идет:
Нужно еще разделать встречу с освобожденными, найти что-то трогательное по существу, затем уже можно будет взяться за «мамашу». В конце, м.б., что-нибудь общелирическое. План главы уже обозначился и практически дается.
Выпало из начала:
Точно так она, пожалуй, и т. д. до «А душа?».
9. III Р.Т.
Завтра парткомиссия, где придется давать объяснения по поводу попытки избить Мелентьева, уже отчисленного из редакции в связи с этой историей. Сегодня с утра уже не работал над главой, занялся приготовлением посылки старикам в Смоленск. Дело пустяковое, но муторное – не завершил. Сейчас хочется привести все листочки в порядок, переписать начерно в тетрадку в надежде, что при этом что-нибудь поймается.
ПО ДОРОГЕ НА БЕРЛИН
По дороге на Берлин
Вьется серый пух перин.
Провода умолкших линий,
Ветки стриженые лип
Пух перин повил, как иней,
По бортам машин налип.
И колеса пушек, кухонь,
Грязь и снег мешают с пухом
И ложится на шинель
С пухом мокрая метель…
Скушный климат заграничный
Чуждый край краснокирпичный[55]…
11. III М.И. – А.Т. Москва – П/п 55563 (открытка)
…Стихи «Расплата» получены «Известиями» в очень искаженном виде… Иду по этому вопросу к Михаилу Васильевичу <Исаковскому>. Приехал Василий Семенович <Гроссман>, узнавал твою почту <адрес>. Будет писать. В Воениздате была верстка. В Гослите в понедельник книга идет в производство. Сейчас она у меня. Об этом в письме. Большое спасибо за твое искреннее письмо. Во всем ты прав. Мне кажется, что чувство правоты и поможет тебе в будущем…
12. III А.Т. – М.И. Бишдорф, Вост[очная] Пруссия – Москва
…Едет Бубенков, зам. редактора, посылаю с ним это письмо в надежде, что оно дойдет быстрей, чем по почте. Бубенков вряд ли вернется сюда, он получает назначение куда-то, но ты спроси, может быть, еще почему-либо вернется, тогда ты сможешь с ним прислать… Я хотел тебе послать новую главу «Теркина» с этим письмом, но она мне показалась слишком сырой. Так что пришлю потом вырезкой либо как. Относительно главы «Про солдата-сироту» ты совершенно права – она совсем черновая, мне лишь нужно было позарез дать ее в газету, а возвращаться сейчас и доделывать мне некогда. Когда я буду иметь к тому возможность, вернее, когда я почувствую, что третья часть моя вся, тогда начну все сначала от вступления и «Деда и бабы» и до конца пройдусь по всему. Ты не заботься о сохранении в тайне наличия 3-й части – так или иначе, премии мне нынче не дадут. Может быть, дадут в будущем году, если окончится война и я смогу всю в целом книгу напечатать книгой в текущем году. Но если я смогу это сделать и своими глазами увидеть свою книгу без конца законченной, какая она ни есть, тогда мне уж будет не так и важно – премируют ее или нет. Важно это, к сожалению, сейчас, когда от этого многое изменилось бы к лучшему в моем положении. Но надеяться на это было бы совсем по-детски. Меня основательно забыли вместе с «Теркиным», о котором где-то кто-то сказал, что он чего-то не отражает и т. д.
Грустно, право, когда видишь, что даже в подписях под некрологами о покойниках нет твоей фамилии, хотя фамилии в таких случаях выставляются в большинстве заочно. Между прочим, я имел на это некое невеселое право: знал и ценил меня Толстой, а Шишков – тот мимо не проходил, чтоб не сказать мне что-нибудь самое доброе и даже восторженное. Но если коснуться уж обид и поделиться с тобой жалобами на мир, то вот еще факт. М. Слободскому президиум Союза <писателей> прислал письмо (стандартное, но с напечатанной отдельно фамилией) и несколько книжонок к празднику (23 февраля). По-видимому, такое письмо разослано всем работающим на фронте: пишите, мол, как и что, пришлите вырезки и т. д. Меня же и здесь забыли. Я подозреваю, что, будучи не в силах сам о себе напоминать, выскакивать хоть с чем-нибудь на страницах большой печати, я постепенно вышел из всех вообще списков. Вот предстоит в апреле пленум Союза. Если бы меня вызвали, была б хорошая штука – не пленум, конечно, бог с ним, а побывать дома, увидеться с тобой и детьми. Но забудут или не найдут нужным вызвать. А невызов здесь на мне отразится как знак моей незначительности в московском масштабе. Правда, жалуясь на эти вещи, я не очень всерьез их переживаю. Хватает у меня чего переживать всерьез, но об этом после. Я сейчас сидел на месте дней десять, еще дня три-четыре посижу, пока глава дойдет (давать надо что-нибудь!), а там поеду в части…
Но все это изобилие на фоне того, что можно назвать бытом оккупации, приемлемо только с голода, а чуть насытимся – уже противно.
Странно и стыдно видеть наших культуртрегеров, собирающих, «организующих» белье, тряпки, ношеную обувь и пр. и посылающих посылки. Не знаю, как бы ты взглянула при всей своей практичности
