«Дружище, соглашайся, – моргнул сотник. – Он спрашивает, примешь ли ты в дар жизнь серого. Больше ничего сделать не может, рана загноилась, кровь испортила».
Зимовик молча кивнул. Отшельник развел руки, поднял над головой и хлопнул в ладоши. Будто сук в лесу треснул, гулко и зычно. Многолет рот раскрыл. Человек-медведь наклонился к волку, дунул в ухо и медленно провел по морде ладонью, а кто не разинул бы от удивления рот, видя, как зубастый блаженно падает в забытье? Черный ворожец надрезал шкуру серого на шее и перевернул волка так, чтобы кровь из пореза хлестала прямо в раны. Зимовик еще заметил полыхновение в тени клобука, мир завертелся, почернел, и нахлынуло забытье…
Когда вышли из лесу в месте, где в чащу полез Многолет, обнаружили телегу в целости и сохранности, только без лошади. Не звери съели, человек распряг и увел, по следам увидели. По дороге Зимовик едва концы не отдал – споткнулся, рухнул и застонал, будто раны разбередил. Только не в ногах оказалось дело – сбросил рубаху и… долго, захлебываясь, глотал воздух. Левую сторону груди расписала чья-то когтистая лапа – четыре глубокие борозды подсыхали кровяной коркой. Многолет лишь губы поджал – сразу догадался, кто подарил Зимовику вечные отметины. Чащобный отшельник лапой умирающего зверя оставил волчьему побратиму неизгладимую метку. Понятное дело, волк – не кот, когти не так остры, но если надавить да с силой пропахать… Сам вдруг замер, побледнел и теперь, у телеги, заставил парней совлечь рубахи. Прихвату в схватке продырявили пузо, сломали грудину, парень чудом не попал на тризнище, однако теперь на левой стороне его груди красовался знак – след от лошадиных зубов. Нашли бы странные метки еще в лесу, да как тут распознать крохотный очажок боли, если болит везде. Гадай теперь, почему телега стоит, а лошади нет…
– Выжили, а дальше что? – буркнул Прихват, усаживаясь под телегой. – Попросимся обратно, дескать, вот мы какие хорошие, возьмите нас в дружину?
– Мне у Залома делать нечего, – скривился Многолет. – Даже подобраться к Пластуну не удастся, а посчитаться ой как хочется! Разве что подстеречь где-нибудь. Не век же станет в Бубенце сидеть!
– Не простят, – покачал головой Зимовик. – Первой тысяче веры нет. Две присяги на каждом из нас висит, клятвопреступники мы.
Остальные молча кивнули.
– Захотим держаться вместе, нужно уходить в дальние края, – наконец бросил Многолет. – Тут нам делать больше нечего.
– Наниматься лучше всемером. – Зимовик оглядел всех, каждому заглянул в глаза. – Лошадей бы только раздобыть, хотя бы одну.
– Да уж, телега просто вопиет о лошади, – усмехнулся Многолет.
– Тут встанем, – предложил Горностай, забрасывая снаряжение в телегу. – Лес рядом, прокормимся.
– Луков нет.
– Разживемся. – Зимовик опустился на траву. – Кто поведет? Семеро нас, двое сотников, один десятник.
– Жребий с тобой кинем. – Многолет повел плечом. Тянет еще рана, следы когтей зудят.
– Спа-а-ать! – блаженно протянул Горностай, падая в траву как подкошенный. – Валяться, отдыхать!..
С каждым шагом Бубенец оставался все дальше. Два дня телегу тащили сами, на третий повезло. Неглубоко в лесу, шагах в тридцати от дороги в кустах застрял буланый, наверное, кого-то из заломовцев. Человека и след простыл, а поводья, связанные узлом, намотались на ветви куста и затянулись петлей. В лес попал совсем недавно, еще и волки не наведались.
Беспокойно что-то. Бывший сотник, а теперь выбранный десятник, привстал. После Черного леса существовать сделалось… тяжелее, что ли? Спится не так, как раньше, глядится по-другому, естся. Будто подменили. Ночи теперь не такие темные, если поглядеть, увидишь отдельные листья на ветках, и вообще… ровно сундук, до того наполненный едва на четверть, забили до отказа новыми вещами. Роешься в новизне и диву даешься: того раньше не видел, этого не обонял…
Зимовик потянул носом, спросонок буркнул:
– Паленым пахнет. Костер недалеко.
– Твое недалеко в полудне ходу, – буркнул Многолет. Сам учуял.
– Надо бы наведаться. Лошади нужны. Одна хорошо, а две лучше.
– Так и сделаем.
Беспокойно заерзал Горностай, прикрыл лицо рукой. Угрюмец всхрапнул, мотнул кудлатой головой, приподнялся на локтях, Прихват морщил нос и дышал часто-часто.
– Буди парней. – Многолет встал, сунулся в телегу за поясом. Буланый чем-то взбудоражен. Как пройдет мимо Зимовик, жеребец места себе не находит, храпит, бьет копытом и все косит лиловым глазом. – Все равно больше не заснут.
За полдень подошли к источнику дымка. Решили ждать ночи. В снаряжении погибшего возвращенца, чей конь влачил теперь повозку, нашлись мечи, лук и стрелы. Набили птицу, зажарили.
– С ночи ветер навстречу дул.
– И что?
– Не нравится мне это. Ровно по нитке идем, будто руками за нее держимся.
Многолет промолчал. А кому такое понравится? Себя перестал узнавать, раньше спал без задних ног, теперь от малейшего шороха сон уносит прочь, словно туман под ветром.
– Не пережарь. На мой вкус как раз готово! – Зимовик потянул носом. Поспел гусь, точно поспел.
– Парни, подходи! Готово!
Ели горячее мясо и щурились от удовольствия, а что с кровью получилось – так даже вкуснее. Выбейзуб и кости разгрыз.
Глубоко в ночи поднялись и, ведомые только запахом, двинулись вперед. Теперь дома стояли близенько, Горностай без колебаний определил:
– Дрова нынче березовые. А вчера ольху жгли.
Многолет лишь кивнул. Да, березовые. И лошади там есть. И не одна-две – много, почитай, в каждом дворе коняга стоит. Как ржут, не слышно, но… есть точно. Будто самолично заглянул в каждый двор.
Поднялись на холмы, а в нос так и шибануло теплым и обжитым, ровно внизу, в долине, как в тарелке, застоялся густой пахучий суп. Пахло домашней утварью, скотиной, подсушенным сеном, молоком, навозом, детьми, женщинами, мужчинами, собаками. Ленивый ветерок скользил по долине, будто змея, тревожил ароматное месиво и волок наверх, там его подхватывал вышний ветер и уносил дальше.
– Пошли.
В самое темное время ночи подошли к деревне. Огонька не блеснет, мгла кромешная, звезды высыпали на небо, точно жемчуг на черное полотно. Только много ли толку от звезд, если рядом не сияет луна или хотя бы месяц?
Тишина. Лишь собаки внизу перебрехивались, будто дня не хватило. Не висела бы на плечах беда, разинули рты и остались в долине на день-другой. Душистые травы шелестели на ветру, ночная тьма, как густая патока, стекла по отрогам холмов на самое дно и настоялась плотно, что та сметана, в которой ложка стоит. Наверное, дремлется в деревне сладко и в охотку. Хорошо, если так, – легче исполнить задуманное. Без лошадей теперь никуда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
