И все посылал и посылал Вовочку в магазин. Тот в конце концов окончательно выдохся и спрятался от меня в деревне у родни, потому что больше не мог пить, как не мог больше выносить моего сумбурного и самоубийственного запоя.
Вот я каким-то образом просыпаюсь с утра в постели с замужней женщиной. С работы как раз возвращается ее муж, он мент — майор…
А вот я на другом конце Москвы в квартире, где нет ни одного предмета, кроме газовой плиты, лежу на голом полу в компании каких-то криворожих вьетнамцев. Как я оказался в этом притоне?
Одна пьяная оргия сменяет другую. Десятки новых лиц, десятки новых человеческих судеб, десятки новых историй.
Пьяная муть разговоров, бесконечные разборки и драчки, муки похмелья и блаженство опохмеленности.
Главное, никогда не понижать, иначе труба. То есть если выпил водки, то после этого нельзя пить ни пива, ни вина, можно только то же самое по крепости или что-то еще более ядреное.
В одном флаконе — абсолютный маразм и высшая философия.
А еще тысячи разнообразных мыслей, которые в обычной жизни никогда не придут в голову и тем ценны.
Я на самом дне, но никак не могу успокоиться. Я раздираю руками это дно, ломая ногти, я грызу его зубами, я желаю опуститься еще ниже, ниже этого дна, хотя бы на метр, хотя ниже уже ничего нет, кроме, наверное, самой смерти.
Вот я знакомлюсь на вокзале с миловидной юной девушкой, которая приехала с периферии в Москву поступать в колледж. Ее тоже зовут Верой, и я почему-то называю девушку «Маленькой Верой».
И вот она живет у меня целых две недели, молчаливо сидит за столом вместе с «взрослыми», так же молчаливо выпивает (поскольку не пить и даже пропускать тосты строго запрещено), потом покорно что-то готовит из остатков продуктов, потом потихоньку убирается, подгоняемая моими пьяными окриками (моя домохозяйка давно уволилась, поскольку мне ей нечем платить), потом с молчаливой признательностью в глазах глядит на меня после того, как я с героической мужественностью вырываю ее из лап своих пьяных дружков, которые уже силой раздели ее догола и приготовились жестоко изнасиловать. А потом молчаливо и безропотно отдается мне: или в моей спальне, или в душе, или в коридоре на полу, или в остановленном лифте, или в такси, или в леске за городом…
Познакомившись с Москвой и «москвичами» и пройдя за две недели полный курс «обучения», Маленькая Вера уезжает домой, поскольку колледж ей теперь не нужен. Благодаря мне она переместилась сознанием совершенно в другое измерение, и старые ее представления о жизни теперь кажутся ей детскими, несуразными.
Я покупаю ей на последнюю мелочь билет до дома, какой-то еды, дурацкий сувенир, обещаю позвонить, приехать, а может быть (чем черт не шутит!), даже как-нибудь позвать ее замуж, и она смотрит на меня сквозь мутное стекло плацкартного окна тронувшегося поезда, и в ее обычно молчаливых глазах впервые за все эти дни появляются по-настоящему сильные эмоции: горячая надежда, что я выполню хотя бы десятую часть данных ей обещаний, и одновременно отчаянная печаль — врет он всё. Я улыбаюсь ей с легкой грустинкой, подмигиваю: мол, не горюй! — а сам понимаю, что вижу ее в последний раз, да и она, наверное, это понимает.
Поезд уходит. Тут же из-за угла появляется запыхавшийся Вовочка. У него за пазухой две бутылки водки.
— Уехала?
— Уехала!
— Ну, что упало, то пропало! Баба с возу — кобыле легче! Пойдем, похмелимся!
Попрощавшись с Маленькой Верой, я очень захотел увидеть «большую». Нет, я не желал мстить — я всем всё простил, особенно моей глупой девочке, хотя… хотя я каждый день вспоминал ее, даже плакал, рассказывал о ней собутыльникам и поливал ее последними словами. Я… я просто решил задать ей несколько вопросов…
У меня были ключи от Вериной квартиры. От той самой квартиры, которую я сначала для нее арендовал, а потом выкупил на ее имя. Она об этом не знала.
Я выследил Веру, когда она одна вошла в подъезд, выждал минут десять, допил остатки вина из бутылки, которую купил час назад, поднялся на этаж, прислушался, потом осторожно открыл своим ключом дверь ее квартиры и на цыпочках вошел.
Я не хотел ее пугать, но и не хотел, чтобы она успела предпринять что-нибудь неразумное. Кто их знает, что они там придумали? Может, у нее в кармане какой-нибудь приборчик с кнопкой. Нажмет кнопку — и через пять минут в квартире Валентин Федорович со своими боевиками. А может быть, у нее пистолет? Ведь она — главный бухгалтер богатейшей фирмы. Начнет палить с перепугу и снесет мне, не разобравшись, полбашки. Нет уж, хватит с меня! Один раз попал — мало не покажется!
Из прихожей я опасливо заглянул в комнату — она была пуста, на кровати как попало валялись предметы верхней женской одежды. Я завернул на кухню — Веры не было и там, только на столе стояли откупоренная бутылка шампанского и бокал с остатками вина на дне.
Вера была в туалете. Поскольку она считала, что в квартире одна, она, естественно, не заперлась.
Ситуация была в высшей степени комичной и более чем подходящей. Я подкрался совсем близко и услышал шум тугой струи — она писала.
Я взял на изготовку суровое лицо и вошел.
86
Сегодняшний день.
Я просыпаюсь от чудовищной тряски в странном месте, где все черным-черно и только мелькают в глазах красные и желтые огни. В уши ударяет острый свистящий звук. Жарко. Катастрофически душно. Странная вонь вызывает приступы удушья — что-то фантастически отвратительное в этом едком запахе, где намешано столько самого мерзкого, что и не передать.
Я лихорадочно сглатываю подступающую тошноту.
В голове вакуум, пронзенный длинными раскаленными спицами.
Сознание вернулось лишь в некоторой степени — большая часть мозга по-прежнему спит, — поэтому мне трудно отделить реальность от наваждения. В голове всё так причудливо перемешалось!
Что, черт побери, происходит?!
Я присматриваюсь мутным слезливым взглядом: здесь я не один, какие-то огромные сумрачные фигуры — и их очень много — стоят и сидят вокруг. Все они неподвижны, будто манекены или призраки, и только неестественным образом медленно раскачиваются, будто молятся или колдуют, и все абсолютно единообразны. Лиц их не видно, только темно-красные, почти черные пятна, но зато я вижу, как светятся в темноте сотни ядовито-зеленых огоньков-глаз. Мне кажется, что все эти злые, пронзительно-холодные глаза с кошачьими зрачками пристально, презрительно и, может быть, даже плотоядно смотрят на меня, смотрят не отрываясь.
«Сейчас набросятся, разорвут!» — в ужасе думаю я, и мне вдруг становится невыносимо холодно.
И правда, я вижу, как эти чудовища постепенно придвигаются ко мне, уже задевают мои колени, касаются одежды, угрожающе нависают надо мной. Они пышут жаром и вонью.
Я скрючиваюсь от страха и вдруг надрывно кричу во все горло: «Не-е-е-ет!!!»
Внезапно вспыхивает свет. Я слепну, проваливаюсь в оглушительный приступ головной боли…
Так же внезапно я прозреваю. К своему радостному изумлению, я обнаруживаю себя в вагоне метро, который несется на всех парах к очередной станции. Сижу в своей американской куртке, привалившись к блестящему металлическому поручню. Кругом люди, обыкновенные люди, которые хотя и удивленно косятся на меня, наверное, из-за того, что я кричал, но глаза у них совсем не зеленые и отнюдь не кошачьи, а самые нормальные — блеклые, усталые, скучные, трусоватые. И ненависти ко мне эти люди не проявляют — им на меня наплевать, — а лишь сдержанно ухмыляются и с хитринкой переглядываются. Рядом трутся двое бродяг, точно таких же я видел сегодня в «Китае» под мостом, и именно от них струится, вернее, клубится, как из тепловой пушки, та гнуснейшая вонь, из-за которой я минуту назад едва не блеванул прямо в проход вагона.
Свет в потолке несколько раз мигнул, опять пытаясь погаснуть, но вскоре окреп, засверкал всеми лампочками.
Сколько я спал? Сколько я выпил? Куда я еду?
Спертый воздух с кислецой, болтанка, старый стертый пол. Все избегают пересекаться взглядом. В метро я не был давно, может быть, лет десять. Всё здесь было как-то непривычно, неузнаваемо. В глаза бросилась убогость, которой раньше не было, или просто я ее не замечал. И человечки все какие-то мелкие, невзрачные, некрасивые — будто специально отобранный третий сорт. Правда, везде чистенько и все стены и стекла обклеены сочной многоцветной рекламой…
Я машинально прочитал несколько листовок:
«Колдунья Гавриэлла. Ученица старца Старовера и Якова Кальперина. Все виды белой и черной МАГИИ. Возможно всё, включая порчу, недуг, приворот, изгнание бесов, абсолютную защиту от колдунов. Накажу врагов, устраню конкурентов (сильно). Также быстрое обогащение. Дешево! Эффект с 1-го дня! Гарантия 100 %. Опыт. Запись по телефону…» С фотографии пронзительно смотрела сорокалетняя армянка с двойным подбородком. «Быстрое обогащение кого? Колдуньи Гавриэллы?» — мелькнуло у меня в голове.
