— Я не уверен, эварх, что на этом Ампара исчерпала свой творческий потенциал.
Застыв на месте, эварх невидящими глазами посмотрел на собеседника поверх стакана.
— Радуйтесь, братья, — произнес он и выцедил желтую воду. — Великая Ампара с нами!..
На лучезарно-воздушном панно распахнулись две округлые синие, как глаза неба, двери, через одну из которых вошел в салон Ледогоров. Вошел быстрым шагом, взбивая ногами длинные синеполосно-белые полы своей латиклавии. Кир-Кор поднялся навстречу и, не зная, куда деть бокал, поставил его на терминал рядом с зеркалом афтера. Обменявшись с Полуяновым церемониальными полупоклонами, экзарх едва ощутимо коснулся предплечья грагала затянутой в белую перчатку рукой. В легком, как вздох, и кратком, как взмах, касании успел отразиться калейдоскоп эмоций этого человека: признательность, радость встречи, озабоченность, вдохновенная вера и светлая мировая печаль. «Из другого теста он, что ли?..» — подумал Кир-Кор. В присутствии Агафона атмосфера безысходности, навеянная аргументами Михаила, уже не так свирепо давила на мозг. Фундатор окинул взглядом обоих пестователей Этимона:
— Вижу в ваших глазах пылкие отсветы догорающего взаимонепонимания.
Полуянов развел руками.
— Мы с эвархом спорили о сущности числа «восемнадцать», — уклончиво отозвался Кир-Кор. — Он утверждает, что это число — символ значительных перемен.
Ледогоров согласно кивнул:
— Он прав, это неплохо подтверждается опытом тысячелетий. Тебя конечно же одолевает скепсис. Ну что с того? Ты волен или принимать знаковые наработки струм-логики, или не принимать. В чем проблема?
— Проблема в том, Агафон Виталианович… — промолвил Кир-Кор, хмуро потупясь. — Ну, словом, я боюсь тебя подвести. Вдруг я не тот, за кого ты меня так уверенно принимаешь.
Экзарх смотрел на него и молчал. Видимо, ждал продолжения.
Михаил исподлобья смотрел на экзарха.
— Если я действительно отмечен… гм… инициирован волей Ампары, — продолжил Кир-Кор, — то как соотносится это с увечьями пострадавших от меня людей?
— Соотносится прямо, — ответил фундатор. — Ты, я уверен, и сам не считаешь себя самостоятельным производителем странных чудес.
— Я ожидал, ты подберешь эпитет пожестче.
— Ладно — ужасных, зловещих. По-твоему, это что-то меняет?
— По-моему, да. Где гарантия, что я — именно тот проводник воли Ампары, точнее, ее споспешествователь, появление которого предначертано?
— Гарантий нет, — признал Ледогоров. — Здесь гарантии неуместны. Есть аргументированная догадка. А конкретнее — есть ясно обозначенный фокус, в коем сходятся множество лучей-векторов струм-логических на то указаний. Этот фокус — Планар, главный на данном этапе артефакт Ампары, ампартефакт. И не случайно ты — первый контактер с ампартефактом.
— Почему не случайно?
— Хотя бы потому, что судьба твоя отмечена Числом Перемен.
— Хотел бы я знать наверное, чем отмечена моя судьба. То ли Числом Перемен, то ли Знаком Зверя…
— Какого зверя? — не сразу понял экзарх.
— Библейского. Имя которому шестьсот шестьдесят шесть. А что? Сумма цифр здесь тоже равна восемнадцати.
Фундатор переглянулся с Полуяновым, расслабленно повел рукой — то ли досадуя на невежество оппонента, то ли ища у эварха поддержки.
— Детали пророчеств в эпизодах Апокалипсиса метафорически персонифицированы, — скучающим голосом пояснил Михаил. — Там все зашифровано в мифологемах. Чаши гнева, всадники на разномастных конях, «исполненные очей спереди и сзади» шестикрылые животные и прочее. В том числе персонифицировано в образе зверя и время крутых перемен.
— У предшественников античных греков время олицетворял Кронос — пожиратель своих детей, — добавил экзарх. — У греков евангелической эпохи время значительных перемен персонифицировано зверем, имя которому три шестерки. Об этом в Откровении Иоанна Богослова сказано: «Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое».
— Персонификация Числа Перемен в Откровении Иоанна имеет весьма негативный оттенок, — заметил Кир-Кор.
— И это естественно, — согласился экзарх. — Резкая перемена привычного уклада жизни — следствие общественных или природных катаклизмов. На первых порах у людей, конечно, все вверх тормашками, дисгармония, хаос! Неприятно. А бывает — ужасно и отвратительно… Однако это не повод к тому, чтобы свое недовольство дисгармонией вымещать на числовом предуказателе суровых перемен. У числа «восемнадцать» роль индикатора — не более, но и не менее того.
— Это как оранжевый светосигнал на крутом повороте, — подхватил просветительскую эстафету Полуянов. — Виноват ли оранжевый цвет, если ты вдруг в этот крутой поворот не вписался? Пеняй, как говорится, на недостаток гибкости собственной психики. Вот я, например, не вписался, но от этого сам оранжевый цвет своего спектрального значения не потерял.
Последнюю фразу Михаил произнес, глядя на Ледогорова, тем самым давая понять, что грагалу она адресована только наполовину.
— У меня возникло ощущение… — начал было фундатор.
— Оно тебя не обманывает. — Полуянов кивнул. — Я не приму участия в ретропиктургическом сеансе.
— Так… Добровольно лишаешь себя основополагающей информации…
— Я ею пресыщен, экзарх.
— Понимаю, — мягко проговорил Ледогоров. — Хотя одобрить, прости, не готов. И все же спасибо тебе за энергию, мудрость, поддержку в трудный сегодняшний день. Тебе и братьям, принявшим на себя страдания, как подобает ревнителям Этимона.
— Ты с нами словно прощаешься, Агафон.
— Нет, Михаил, единственно по тебе сокрушаюсь, — смиренно признался фундатор.
— Несмотря ни на что… пойдешь до конца?
— О том не спрашивают, эварх.
Михаил угрюмо проговорил на латыни:
— Каламитосус эст анимус футури анксиус.
«Несчастна душа, исполненная заботы о будущем», — машинально перевел Кир-Кор, не совсем понимая, однако, что хотел этой фразой сказать Ледогорову Полуянов.
Экзарх посмотрел на грагала:
— Ты не менял своего решения, Кирилл?
— С твоего позволения я начинаю ровно через минуту.
— Хорошо, через минуту — на кафедре Большой Экседры.
Взбивая ногами подол своей латиклавии, Агафон упорхнул в разверстую синими квазиокнами квазинебесную глубину.
Михаил, обхватив плечи руками, никак не мог заставить себя успокоиться:
— Вам проще — тебе и ему. Вы оба ярко-оранжевые изнутри и снаружи. Успеха вам на крутых поворотах истории!
В словах эварха звучала горькая нота.
«Почему „вы оба“?» — подумал Кир-Кор. Отхлебнул из бокала и на несколько секунд закрыл глаза, настраиваясь на обширную, двухсотабонентную пиктургию. Мешало то, что он почему-то утратил ощущение крупного скопления возбужденных людей. Вместо нужного настроя вдруг пришло озарение другого рода: он вспомнил, что его год и день рождения совпадают с годом и днем рождения Агафона. Совпадают, следовательно, и довлеющие коды личностного бытия. Кстати, в полном имени Агафона Виталиановича ведь тоже восемнадцать букв кириллического алфавита!..
Решительно выкинув из головы всю эту несусветную цифровую чушь, Кир-Кор шагнул в указанную Ледогоровым синюю дверь.
В синем тамбуре его настиг голос эварха:
— Но не расплескайте на поворотах чашу гнева — она наполнена ужасами уничтожения!
Из тамбура в зал был единственный выход — через овальную дверь-зеркало в рельефной светоносной раме; стоя перед зеркальной дверью, Кир-Кор взглянул на себя и подивился суровой озабоченности лица. «Это из-за синюшного освещения…» — подумал он с естественным в подобных случаях неудовольствием. Дверь съехала в сторону — взгляд метнулся по рядам сравнительно небольшого амфитеатра. Большая Экседра… Зал был поразительно малолюден. Практически пуст!
Радиальные проходы амфитеатра сходились к подиуму, на котором сияло светосигналами некое сооружение, напоминающее с тыльной стороны кабину люфтшниппера без блистера, — угадать кафедру в этом сложном гибриде режиссерского пульта и терминала можно было только по местоположению. Подойдя к ней сбоку, Кир-Кор оперся ладонью о гребень ниспадающей закраины кафедрального барбета и поприветствовал присутствующих заимствованным у Ледогорова церемониальным полупоклоном. Люди, приподнявшись с мест, молча адресовали гостю такое же приветствие. Он не собирался пересчитывать их. Но стоило ему подумать об этом — ответный импульс ясночувственного быстродействия мгновенно выдал спровоцированный мыслью результат: семнадцать. «Я, стадо быть, восемнадцатый», — подвел он продиктованный роком итог, понимая, что при такой обстановке специально «подогнать» к Числу Перемен количество пиктургентов было бы немыслимо. По меньшей мере — достаточно сложно… Но, как бы там ни было, очевидно, в зале остались после Большой Экседры лишь те, кто сознательно шел на риск. Или те, кто верил, что ментальный контакт с производителем странных увечий им ничем плохим не грозит. Точнее — и те, и другие.
