— Да, условие есть, — подтвердил сержант. — Он должен стать счастливым.
— Почему из всех жителей Хомлена и обитателей крепости годи выбрал именно моего мужа?
Я обхватила себя руками, топталась на месте и чувствовала, что, несмотря на чай, который я припасла и уже выпила, и очень теплую многослойную одежду, постепенно превращаюсь в ледышку.
— Потому что я трус. Я ушел от людских законов. Он отвечал за меня и наказание несет не за свою вину, а за мою, — честно, без увиливаний ответил сержант.
— Ты о ссылке? — уточнила я.
— И о ней, и о трибунале. Там его оправдали, но титул не вернули.
— Ее Величество лишила его титула? Но за что? — поразилась я.
Айн развел руками:
— Кто ее, бабу, разберет, — и тут же покаянно добавил: — Прости, госпожа. Он прошения раз в год пишет, чтобы титул вернули, но все отказы получает.
Понятно, поэтому сержант так воодушевился, когда я назвала мужа лордом. Надеялся, что несправедливость исправили.
— У него были земли. Что с ними? — я в который раз потерла замерзающий нос.
— Королева забрала. Только вещи дала вывезти.
Вот и объяснение дорогим картинам, коврам и фарфору.
— Лорд Эстас, наверное, был в ярости, когда у него титул забрали? — предположила я.
— Нет, — Айн сокрушенно покачал головой. — Не был. Его к жизни ничто не привязывало… Один на свете остался. Все знали, что он герой, а измена моя, но виноватым столичные его сделали. Надо ж было кого-то наказать, — он махнул рукой. — Вот трибунал для того устроили, все отняли. А потом день памяти был, сто восемьдесят дней. Командир как раз из столицы вернулся после приговора, Хомлен увидел, как первый раз, горе людское почувствовал.
— Но его вины не было, — вставила я.
— Не было. Но когда это мешало себя винить?
Я молча кивнула, соглашаясь.
— Вот и я о том, — вздохнул Айн. — Он уже решился почти на это. Ну… ты понимаешь, госпожа.
— Нет, не понимаю. О чем ты?
Сержант глянул на меня исподлобья, но я предпочитала не озвучивать догадки, а слушать ответы.
— Жизни он себя лишить хотел, госпожа. Уже знал, как, и на тот вечер назначил.
— Откуда знаешь? — недоверчиво нахмурилась я.
— То просто. Человек иным становится и живет будто сразу в двух мирах. Я потустороннюю половину к Тэйке отвел. Он бы там без меня не оказался.
— Но одной лишь дочери не хватило, чтобы он стал счастливым, — горько усмехнулась я. — Поэтому ты так на меня надеешься.
Он кивнул, виновато улыбнулся. Я снова постучала ногами друг о друга:
— Пока я не окончательно стала сосулькой, что там в роще?
Сержант отрицательно замотал головой, отступил на шаг.
— Айн, это не серьезное поведение, — сурово заметила я. — Что ты знаешь о роще?
— Госпожа, я не знаю точно, что там, — с жаром ответил он, а в голосе слышались панические нотки. — Там зло. Оно поглощает души. Больше я ничего не знаю!
— Я верю тебе! — поспешно подчеркнула я. — Верю. Я тоже почувствовала опасность. Буду разбираться. Спасибо еще раз большое, что помог найти Тэйку.
— Я так хочу, чтобы он был счастлив, — вздохнул сержант, в который раз повторив заложенное в проклятие условие искупления.
До крепости я добралась с четким осознанием, что не чувствую ноги вообще, руки заиндевели, а сердце будто заморозили. Частично это было побочным эффектом моего заклинания, гасящего эмоции. С ними вместе огонь душевного тепла тоже угасал, а я всегда очень тяжело переносила это состояние, которое мэтр называл «чистый разум».
Да, мысли были кристально ясными, решения — отточенно прагматичными, движения в бою — быстрыми и более решительными, потому что страх и мысли о самосохранении тоже исчезали вместе с эмоциями. К счастью, пользоваться этими чарами приходилось редко, но я неизменно несколько часов после применения заклятия чувствовала себя мудреным механизмом, а не живым человеком. Меня сопутствующая бездушность раздражала, но так блекло и невнятно, что становилось тошно.
Мэтр советовал вводить себя в это состояние всякий раз, когда предстоял бой с более чем двумя противниками, и очень просил не использовать чары, чтобы заглушить боль утраты. Это было верное предостережение, ведь бесчувственность, мнимую и недолгую, потом захлестывали все отодвинутые на задний план эмоции. Махом, одновременно, будто плотина рушилась. И становилось только хуже.
Сегодня до этого момента нужно было согреться, запрятаться под одеяло и запастись носовыми платками. Мой исключительно трезвый разум подсказывал, что слез будет много.
Даже сейчас, обдумывая рассказ Айна Хардона, я злилась из-за несправедливого решения королевы. И не помешало злости никакое заклинание.
Не Эстас Фонсо развратил, а другого слова я не находила, Рысью лапу! Не он превратил пограничный гарнизон в сборище вооруженных мужиков, не способных даже график караулов воспринять правильно. Да в разбойничьих шайках было меньше пьянства и разгильдяйства, чем в пограничной крепости Итсена!
Холодный рассудок рисовал мне молодого офицера-аристократа, только-только заступившего на службу в совершенно непотребный гарнизон. В свои двадцать два года Эстас Фонсо был самым младшим по возрасту человеком в крепости. Если бы в гарнизоне сохранялись уставные отношения, это не стало бы сложностью! Каждый знал бы свое место и помнил, в чем разница между солдатом и офицером.
А в этом разбойничьем логове старшие, считающие себя матерыми и опытными вояками, относились к его приказам, как к жужжанию назойливой мухи, и сопротивлялись переменам. Рассказ сержанта, того человека, который должен был следить за выполнением распоряжений командира, пестрил фразами вроде «новая метла по-новому метет, а потом обтирается», «молодой да горячий, успокоится, пообвыкнет», «это он по первости значимость показывает, угомонится».
Из-за скоропостижных смертей родных Эстас Фонсо не мог даже проверить, как исполняют его приказы. То есть, по сути, мой муж за три месяца после назначения руководил крепостью недели две.
Ее справедливое Величество просто хотела кого-то наказать! Хоть кого-то! Ей нужно было сорвать злость, на ком-то отыграться!
Хотя по справедливости и по уму королева должна была наказать предыдущего командира гарнизона и командующего в Астенсе! Они сделали предательство Айна возможным.
Трибунал, разумеется, моего мужа оправдал. Иначе и быть не могло!
Видимо, из-за того, что командир крепости оказался не предателем, а попавшим в королевскую немилость героем, ни о семье Фонсо, ни об участии моего супруга в хомленской истории в столице не говорили. В пансионе девушки сплетничали не хуже придворных дам, но ни разу не упоминалась фамилия, а я и слова не слышала о том, что дворянина-командира лишили титула и земель.
Вообще хомленскую историю как-то непростительно быстро замяли. Наверное, потому что многие считали решение королевы несправедливым, а обсуждать это себе дороже.
Неподвластная даже сильному заклинанию злость мерзко перехватывала горло, воздух уже не обжигал, но каждый вдох окатывал холодом изнутри. Нужно будет пометить в тетради, что на морозе «чистый разум» лучше не использовать — именно из-за этого сочетания я замерзала значительно быстрей, чем предполагала.
К счастью, постовой у дверей в жилую часть здания открыл быстро. Казалось, еще несколько минут на морозе — и я упаду замертво. Как все же странно, что Тэйка за неполные сутки на холоде даже не озябла. Ни насморка, ни кашля…
— Леди Кэйтлин! — воскликнула Джози, едва я шагнула в небольшую прихожую. — Я уж думала идти за вами!
— Откуда ты знаешь, что я не в спальне? — закономерно спросила я.
— Так меня позвали, — она махнула рукой на солдата.
— Миледи, — тут же вмешался он. — Часовые увидели, что вы из крепости-то вышли да остановились, да казалось, что вы беседуете с кем. Все ж знали-то, что вы призрака позвали, чтобы Тэйку найти. Вот ребята и решили, что вы призраку спасибо сказать хотите, ему ж в крепость теперь ходу нет. Из-за черепов-то.
