Скрежет, хруст от разрушающегося фонаря кабины, так как самолёт уже двигался хвостом вперёд. Полетели обломки от винта, стало тихо, мотор заглох. Как рассказывали очевидцы, столб белого облака поднимался вверх. Все подумали, загорелся самолет. Но это был пар от снега, который набивался в подкапотное пространство мотора, и снежная пыль.
Что же происходило со мной в этот момент? При перевороте самолёта на спину меня прижало к правому борту кабины, это спасло меня от удара грудью о ручку управления самолётом. Ручка прошла слева по касательной к шее, оставив кровавый подтёк и только. Наклонило вперёд так, что голова оказалась ниже козырька приборной доски. Это снова спасло голову от ранения о снежный покров, так как фонарь моей кабины просто срезало, к тому же, радиостанцию УКВ, находящуюся за моей головой, в обтекателе фонаря, сорвало, и она пролетела над головой, застряв между второй и первой кабиной. А в сложенном положении я оказался потому, что когда я занял кабину, пристегнул привязные ремни на ногах, плечевые же, никак не мог пристегнуть, мешала меховая шуба. Я попросил механика Виктора Шмондина заправить их за спину со словами: — Летать будем по кругу, фигуры высшего пилотажа с лыжами нельзя выполнять, как бы оправдывался я перед механиком потому, что не сделал то, что всегда неукоснительно выполнял.
В момент переворота и удара о землю киль согнуло, и как сказано выше, фонарь кабины срезало, а меня прессовало снегом при движении самолёта, по инерции хостом вперёд.
Сейчас загоримся, перекрыть пожарный кран, отсечь бензин от мотора, мелькнула мысль. Но сделать это оказалось не просто, я был в снежном плену. Спрашивал: — Сергей, ты жив? Но слова не получались, они были беззвучны, так как рот был забит снегом. Сам услышал глухие слова: командир, ты жив? Выплюнув снежную смесь, я с хрипом ответил: — жив, жив, Серёжа, попытайся быстрее покинуть кабину. — Командир, я не могу открыть фонарь, кругом снег, и я, кажется, вишу вниз головой. — Держись, Серёга, сейчас нам помогут.
Я ощущал, что лежу на правом боку. Добрался левой рукой до скобы привязных ремней и отстегнул их, чем усугубил своё положение. Теперь всей тяжестью тела я упёрся головой в снег, и ничего сделать уже не мог, что бы выбраться из этого плена.
Прошло несколько минут, я услышал шум трактора и голоса людей. Почему-то кто-то, в горячке, решил зацепить тросом за хвост самолёта, и перевернуть его. К моему счастью, трактор стал двигаться медленно. Я от боли закричал: — стойте, остановитесь, — так как голова упиралась в снег. Крик услышали и остановили трактор. Что вы делаете? кричал подбежавший комэска. — Поднимите хвост и вытаскивайте их.
Хвост приподняли, и я выпал вниз головой из кабины. Медсестра Лида Сафронова очищала окровавленное лицо и твердила, не двигайся, возможно, есть переломы.
Я уже пришёл в себя, и заявил: — Ничего у меня не болит, всё целое, посмотрите, что с Серёжей. — Да не вредим Шумаков, и уже на ногах, закричали в один голос, окружившие нас лётчики.
Я отделался множественными порезами лица и шрамом на лбу. Сергей Шумаков от привязных ремней получил синяки. Фонарь его кабины уцелел.
Вскоре, после внеочередной медкомиссии я был допущен к полётам и подготовил Сергея к инструкторской работе. После нескольких лет работы в училище, Шумаков перевёлся в Белорусское управление ГА, летал командиром корабля на самолёте Ту-134. Ныне на пенсии, живёт в г. Минске.
Так я сохранил жизнь благодаря тому, что не был пристёгнут плечевыми ремнями, иначе остался бы без головы.
О том случае напоминает мне модель самолёта, установленная на подставке, сделанной из обломка воздушного винта того самого Яка.
Время шло своим чередом. За плечами были тысячи счастливых часов проведённых в воздухе на самолётах Ил-18 и Ту-154. Опасные моменты случались, но с ними экипаж успешно справлялся.
Очередная трагическая опасность снова подстерегла меня через 20 лет после случая на Як-18. Случилось это на корабле Ту-154М. Этот самолёт я любил, считал и считаю его надёжным и безопасным, был уверен, что в любой ситуации, при любых отказах я со своим экипажем выйду победителем.
Дело было так. Прилетел я из Каира, и вместо ожидаемого отдыха мне предстояло выполнить полёт в аэропорт Базель, с молодым командиром. Вечером мне позвонил бортинженер Владимир Ильин и сказал, что заедет за мной по пути в Шереметьево. Утром, в назначенный час, его Волга была у моего дома. Мы в машине, но ему не удаётся завести мотор.
— Не волнуйся командир, посмотрю, что случилось. — Поднял капот, заявил: — Отошла клемма аккумулятора, сейчас заведётся.
Было раннее утро, улицы свободные, машин тогда ещё было мало и такого понятия как «пробки» не существовало. Мы ехали быстро, уже и центр города, едем по Лубянке, напротив Детского мира мотор зачихал и заглох.
— Никогда не подводила, почему-то сегодня ехать не хочет, — ворчал Ильин, и снова полез под капот. — Дело плохо, вырвало свечу зажигания. Вот мастера, только выполнил техобслуживание и вот тебе на, — чертыхался он.
— Володя, мы опоздаем на вылет, — обратился я к нему, автомат рядом, позвоню в диспетчерскую службу, сообщу о нашей проблеме, пусть посылают резервный экипаж, а я с вашим экипажем побуду в резерве. Сегодня, как я вижу, не наш день, что-то нас держит. Никогда такого не было, чтобы я опоздал на вылет.
Честно говоря, после длительной командировки в Африку, мне не хотелось лететь. Но день был воскресный, и я не мог позвонить в эскадрилью, чтобы меня заменили другим инструктором.
Что вы, командир, обратился Ильин ко мне, мы и так мало летаем, то погода, то некому нас провезти по трассе. Экипаж обидится, скажут, из-за тебя потеряли рейс. Мотор я заведу, и без одного цилиндра доедем, техника наша не прихотливая. Он отсоединил провод зажигания от этого цилиндра, и к моему удивлению, завёл мотор, мы потихоньку поехали. Но настроение уже было испорчено, так как уже в начале дня, перед полётом, всё пошло не так.
В Шереметьево нас с нетерпением ожидал экипаж. Самолёт был готов, пассажиров не было и мы сумели без задержки вылететь.
В аэропорту Базель нам загрузили коробки с сигаретами в багажники и в салон между креслами. Взлёт, набор высоты и горизонтальный полёт проходил штатно. Полёт был спокоен, ничто не предвещало беды, уже более часа в воздухе. Бортоператор Сергей Ильяшенко принимавший груз, постоянно находился в первом салоне. После пролёта Праги попросили Сергея сварить нам кофе. Кофе он нам не принёс, а вбежал в кабину с криком: «Командир, в салоне дым!» В нашей кабине пока признаков дыма не было, хотя салоны, багажные отделения и кабина единое герметичное пространство. Значит, пожар только начался. И только через две, три минуты чёрный, едкий дым начал заполнять кабину и окутал нас чёрными взвешенными частицами, приборов не стало видно.
На Ту-154М прекрасное противопожарное оборудование и сигнализация о пожаре и наличии дыми, но почему-то, ни красное табло ПОЖАР, ни сирена тревоги не сработали.
Мы снижались, не видя приборов, ни что вне самолёта, так как была плотная облачность.
Я не хочу и не берусь писать за других членов экипажа, что они думали в последние минуты. Из многих источников, я знал, что якобы в таких критических ситуациях в последние секунды у лётчиков в сознании проходит вся жизнь или отдельные её моменты. По оставшимся магнитофонным записям после катастрофы мы слышим последние слова: «Всё, конец…» или что-то в этом роде. Но у меня в этот момент были другие мысли.
После достаточно долгого времени для аварийного снижения сработала СПАСАТЕЛЬНАЯ сигнализация: «Опасное сближение с землёй». Это означало, что ещё несколько секунд и самолёт ударится о землю с углом снижения. Что там внизу: лес, горы, поле или населенный пункт? Срочно вывести самолёт из снижения, это путь к спасению. И я уже кричал: штурвалы на себя, на себя штурвалы тяните! Меня услышали и выполнили этот приказ. Мы вышли из облаков и угла снижения, земля была в 150–200 метрах от нас. Воздух врывался в кабину через открытые форточки, выдувая часть дыма на уровне передних стёкол. Через левую форточку просматривалась приближающаяся чёрная земля.
Самолёт на больших углах, с небольшой вертикальной скоростью приближался к земле. В какой-то момент заметил, что скорость 360 км (была 390) переставил ручку управления закрылками на 15°, чтобы уменьшить скорость (закрылки не вышли, сгорела трансмиссия). Земля приближалась.
— Выравниваем! Выравниваем! — кричал я пилотам (они это не помнят, а может, не слышали). Самолёт, можно сказать, плавно коснулся земли. (На пашне остался в момент касания неглубокий след от шасси)
Спасены, мелькнула мысль. Через мгновение последовал удар, скрежет, треск разорванного металла, земля пропала, кабина ушла вверх, с вращением опустилась на землю, сделав три оборота.
