Сейчас все радовались наступившей тишине. Многие признались, что у них до сих пор гудит в голове. У некоторых был довольно-таки ошалелый вид. У Байсарова лицо словно окаменело. Говорил он невпопад и почти не открывая рот. Лейтенант Крошка все время потягивался и был неестественно возбужден. Зато Семененко помрачнел и ни с кем не хотел разговаривать. Он только пыхтел, сердито ворочая глазами и сжимая пудовые кулаки. Внешне спокоен был Гриднев. Он щурил глаза в легкой усмешке, победно расправляя свои пышные усы, и повторял:
— Дали прикурить, дали. И они нам, и мы им…
А Логунов, злорадно посмеиваясь, вопрошал:
— А что теперь Гитлер сделает с генералом, который дал клятву и подписал ее собственной кровью?
Глушецкий смотрел на разведчиков и думал: «Неужели мы выдержали?» В эти дни у него не раз появлялась мысль о том, что может повториться то же, что и на мысе Херсонес. Опять они окажутся под отвесными скалами на берегу моря и будут ждать, когда ночью придут корабли и заберут их. От таких мыслей он мрачнел и давал клятву, что не сделает ни шага к берегу, будет драться насмерть.
В полдень неожиданно опять начался сильный обстрел. Гитлеровцы стали наступать в Станичке и на кладбище. Две их атаки были отбиты. Во время третьей атаки на одном участке, занимаемом батальоном капитана Ромашова, гитлеровцы забрали полуразрушенное каменное здание, которое именовалось на карте детяслями. После третьей атаки наступило затишье.
Находившийся на своем наблюдательном пункте полковник Громов стал ругаться, посылая проклятия по адресу Ромашова, которого почему-то недолюбливал.
«Достанется же мне от генерала за этот дом», — с раздражением думал он, ероша бороду.
Громов не ошибся. Генерал Гречкин вызвал его.
Сердито постукивая карандашом по карте и не глядя на полковника, генерал заговорил:
— Черт знает что такое! Мы говорим, что метра Малой земли не отдадим врагу, а вы целый дом отдали. Да понимаете ли вы, — повысил он голос, — что такое метр земли на берегу моря?
Полковник насупил густые брови и стоял неподвижно, высокий и прямой. Что он мог сказать генералу? Что в его батальонах после пятидневных боев осталось совсем мало бойцов и чудом можно назвать то, что гитлеровцы до сих пор не прорвали оборону на участке бригады? Но генерал прекрасно знает все это. И полковник молчал.
Генерал вышел из-за стола, потянулся и зевнул.
— Страшно хочется спать. Не смыкал глаз несколько суток, — произнес он, словно прося извинения за то, что зевнул в присутствии полковника.
Потерев пальцами виски, генерал стал шагать по узкой комнате капонира, что-то ворча себе под нос. Полковник стоял, не двигаясь, не распрямляя бровей.
— Забрать! — решительным тоном, не допускающим возражения, заявил генерал, продолжая шагать. — Гитлеровцы не должны знать, что сейчас у нас мало людей и боеприпасов. Ни одну их вылазку мы не должны оставлять безнаказанно. Понятно?
— Так точно, — сказал Громов.
Он был согласен с генералом, что здание надо отбивать у немцев. Во-первых, потому, что оно имеет немаловажное значение, выдаваясь вперед, лучшего места для боевого охранения и наблюдательного пункта не придумаешь. Во-вторых, надо наказать фашистских молодчиков, чтобы чувствовали, что каждый метр Малой земли неприкосновенен.
Полковник вернулся на свой наблюдательный пункт. Он долго глядел в стереотрубу, размышляя о том, как взять дом, который через увеличительные стекла был отчетливо виден. В батальонах совсем мало людей, не батальоны, а взводы. Как с такими силами вести наступление? «Батальону не взять», — вздохнул полковник. Кому же поручить? Можно бы создать специальную штурмовую группу. Но где найти людей, снаряды?
А взять дом надо!
Громов сердито постучал трубкой о бревно, выбил пепел и опять набит ее табаком. Несколько минут он курил, сердито посапывая. Затем поднял телефонную трубку и позвонил начальнику штаба.
— Командира разведроты ко мне немедленно.
Глушецкий пришел быстро. Полковник подал ему руку и коротко сказал:
— Садись.
Глушецкий сел и вопросительно посмотрел на полковника.
— Сколько людей осталось в роте?
— Четырнадцать с поваром и старшиной.
— Двенадцать, значит, — полковник невольно вздохнул. — Маловато…
— Да, маловато, — согласился Глушецкий. — Но за «языком» сходить сможем.
Полковник бросил на него пытливый взгляд.
— Другое дело тут, — он развернул карту. — Видишь дом — детские ясли. Теперь смотри в стереотрубу. Видишь? Там сейчас немцы. Завтра утром там должны быть твои разведчики.
— Мы? — удивился Глушецкий. — Почему мы, а не батальон?
— Почему да почему, — рассердился Громов, ожесточенно почесывая бороду. — А потому, что в батальонах мало людей.
Он сел рядом с Глушецким и усиленно задымил трубкой.
— Чем могу помочь тебе? — в раздумье проговорил он и опять сердито запыхтел. — Дам из моего резерва стрелковую и пулеметную роты, минометную батарею и семидесятипятимиллиметровых пушек. Достаточно?
— Вполне, — согласился Глушецкий. — Разрешите идти составить план боя?
— Идите. Через полчаса командиры приданных подразделений будут у вас. Через два часа принесешь план.
Глушецкий встал, козырнул и пошел к выходу. Громов остановил его.
— Вот что, — сказал он, покусывая усы. — Роты и батареи, которые придаю тебе, некомплектны. Даже хуже. Но больше у меня нет ничего, — и он развел руками. — Поэтому при составлении плана надейся главным образом на своих разведчиков.
Глушецкий утвердительно кивнул головой.
Вскоре Глушецкий прибежал к Громову с явно расстроенным видом.
— Что же это за поддержка, товарищ полковник! — стараясь сохранить спокойствие, заговорил он. — В стрелковой роте семь человек, в пулеметной — один станковый пулемет. Батареи могут дать по шесть мин и снарядов. Как же наступать с такими силами?
Полковник искоса посмотрел на него.
— Что ты предлагаешь?
— Я отказываюсь от приданных средств. Возьму только пять человек из стрелковой роты.
— Что-о? — удивился полковник, вынимая изо рта трубку. — То мало, то совсем отказываешься. Оставить дом немцам?
— Мы его возьмем, — решительно заявил Глушецкий.
— Каким образом?
Глушецкий сказал, что, узнав о силе приданных средств, он посоветовался со своими разведчиками, и они пришли к единодушному мнению брать дом не днем, а ночью, втихую, как это делают разведчики.
— Подползем тихо, ворвемся и вышибем гитлеровцев гранатами и кинжалами. Они будут думать, что мы пришли за «языком», и отойдут. Это поможет нам закрепиться.
— А потом?
— Потом сдадим дом батальону.
Полковник немного подумал и решительно тряхнул бородой:
— Согласен. Действуйте сегодня же ночью, пока противник не укрепился. Желаю успеха.
Он крепко пожал руку Глушецкому, словно силой этого рукопожатия хотел придать ему больше мужества. Воины, не раз видевшие смерть в лицо, понимают глубокое значение такого рукопожатия. Полковник ценил и берег разведчиков, но сегодня другого выхода не было, скрепя сердце он посылал их в неравный бой.
Ночь выдалась темная, безветренная. Тучи закрыли звезды. Темнота стерла очертания берега, зачернила все раны земли.
Разведчики пришли в штаб батальона в десять часов вечера и в ожидании полуночи забрались в пустой блиндаж связистов. Глушецкий пошел к командиру батальона.
Ромашов сидел в своем блиндаже и, держа на коленях автомат, торопливо пил чай. Увидев Глушецкого, он обрадованно воскликнул:
— Кого вижу! Большущее спасибо, что пришел! Садись, пожалуйста. Угощу чайком.
Глаза у него были красные, воспаленные, на похудевшем лице резко выделялись скулы, а лоб пересекали две глубокие морщины. Каштановые волосы на висках серебрились. Не таким знал его Глушецкий, когда бригада стояла в Сочи. Сразу видно, что капитан немало хлебнул военной горечи.
Пододвинув к Глушецкому чайник и кружку, Ромашов с невеселой улыбкой спросил:
— Мечет громы Громов?
— Недоволен, — признался Глушецкий.
Ромашов печально усмехнулся и сокрушенно покачал головой:
— А я мог сделать? На моем участке солдат от солдата на полсотни метров. Всю ночь ходит солдат по траншее и простреливает в сторону противника — то из пулемета даст короткую очередь, то из автомата, то из винтовки. Так делают все, том числе я, мой начальник штаба и заместитель по политчасти Так и создаем видимость, что нас тут много.
— Жутковато, — заметил Глушецкий.
— Не так чтобы… Привыкли. Надо сказать, что противник не догадывается о том, что нас тут всего горсточка. Гитлеровцы боятся выходить в разведку на Малую землю, а нам это на руку. А теперь они твердо уверуют, что мы имеем силенку.
