Пододвинув к Глушецкому чайник и кружку, Ромашов с невеселой улыбкой спросил:
— Мечет громы Громов?
— Недоволен, — признался Глушецкий.
Ромашов печально усмехнулся и сокрушенно покачал головой:
— А я мог сделать? На моем участке солдат от солдата на полсотни метров. Всю ночь ходит солдат по траншее и простреливает в сторону противника — то из пулемета даст короткую очередь, то из автомата, то из винтовки. Так делают все, том числе я, мой начальник штаба и заместитель по политчасти Так и создаем видимость, что нас тут много.
— Жутковато, — заметил Глушецкий.
— Не так чтобы… Привыкли. Надо сказать, что противник не догадывается о том, что нас тут всего горсточка. Гитлеровцы боятся выходить в разведку на Малую землю, а нам это на руку. А теперь они твердо уверуют, что мы имеем силенку.
— Почему вы так думаете?
— А ваш приход убедит их в этом. Дом возьмете, и они станут потише. Как намерены действовать?
— Будем так, — стал объяснять Глушецкий. — Одна группа поползет слева, другая справа. Врываемся молча, действуем кинжалами, гранаты пускаем в ход в случае необходимости. Когда ворвемся, поддержите нас огнем, чтобы отсечь контратаку гитлеровцев. Подход к дому минирован?
— Кругом. Но проход есть. Надо ползти прямо на дом.
— Это усложняет задачу, — задумался Глушецкий. — Ползти прямо на дом рискованно. А нельзя ли разминировать?
— У меня нет ни одного сапера. А потом — я просто не советую. Немцы заметят саперов. Мины около самого дома.
— Пожалуй, верно, — согласился Глушецкий. — Мы можем потерять самое главное преимущество — внезапность. Что ж, поползем прямо. Утром принимайте дом. Найдутся люди?
Капитан замялся:
— Где их взять? Но как-нибудь наскребу. Опасаюсь, сумею ли удержать?
— Удержать надо.
— Сам знаю, — вздохнул Ромашов и встал. — Пей пока чай. Вот сахар и печенье. А я пойду предупредить своих.
Глушецкий пил чай и думал. Нелегкую задачу задал полковник. Но попробуй ее не выполнить. Опять полковник посадит разведчиков на пшено. Сейчас он, конечно, находится на своем наблюдательном пункте и ждет донесение о взятии дома. А на что он нужен, этот дом, ежели разобраться? Для боевого охранения он хорош, но при условии, если в батальоне имеется в достатке людей. Но если их нет, то и этот дом не нужен.
Но через несколько минут Глушецкий думал уже по-другому.
«Впрочем, я не прав. Дело не в этом доме, а в том, что гитлеровцам нельзя давать повода. Завладев домом, они могут установить, как мало людей в батальоне, и рвануть вперед. Они поставили на карту все».
Глушецкий вышел из блиндажа и прислушался. Было сравнительно тихо. Уверенные в своих силах, гитлеровцы теперь не тревожили ночь ракетами, истеричной стрельбой.
По траншее он прошел к тому месту, где стоял наблюдатель, и высунулся по пояс из ячейки, стремясь разглядеть дом, за который предстояло драться. Но темнота скрывала его.
«Детские ясли стали военным объектом, — неожиданно с горечью подумал Глушецкий. — Вот как бывает. Где теперь дети, которых водили в этот дом? Где их матери?»
Глушецкий сел на камень и задумался, вспомнил жену, сына, которого еще не видел. Галя писала, что сынишка толстенький, розовенький, смешно причмокивает губами, когда сосет грудь. И Глушецкому страстно захотелось побывать дома, подержать ребенка на своих руках, посмотреть, как он чмокает губами.
И на какое-то мгновение все отошло далеко-далеко, и он увидел себя в кругу семьи. Галя, похудевшая, в халате, держит сына, а он блаженно улыбается. Николай наклоняется перед ним и нежно целует в голенькую грудь. Потом он гладит Галю по шелковистым волосам и говорит: «Скоро будем вместе, Галиночка»…
Близкий разрыв мины вернул Глушецкого к действительности. Он глянул на часы и пошел к разведчикам.
У входа в блиндаж он остановился и прислушался.
Говорил Семененко:
— Есть така украинская присказка про одного охотника: пишов на охоту, вбыв ведмедя, обдер лисицю, принис до дому зайця, маты заризала качку. Наварыла киселю. Так и с фашистами. Русского ведмедя надумали запеленовать, а расхлебывать будут кисель.
— Московский, — добавил Логунов.
В блиндаже раздался смех.
— Одним словом, продал на рубль, пропил полтину, прогулял другую, только и барыша, что в голове шумит, — послышался голос Гриднева. — Будет шуметь в голове у немцев. Ой, будет!
— Особенно когда мы в Германию придем, — многозначительно заметил Гучков.
— А скажи, Данило, — послышался чей-то голос, — верно ли, что тебя отзывают из армии?
— Почтальон говорил, что есть приказ об отозвании из армии паровозных машинистов и квалифицированных шахтеров, — ответил Гучков. — Поверить можно. Среди женщин я что-то не встретил ни паровозных машинистов, ни навалоотбойщиков, ни забойщиков. Это мужские профессии.
— Придется, значит, сдать тебе автомат.
— Кто знает. У меня нет такого желания. Во всяком случае, пока не возьмем Севастополь, я буду отбрыкиваться. Неудобно как-то подаваться в тыл.
— А если прикажут?
— Что ж, — просто проговорил Гучков, — я коммунист. Куда партия пошлет, туда и пойду.
Глушецкий вошел в блиндаж.
— Закуривай по последнему разу, — сказал он.
Пока курили, Глушецкий объяснил, как придется действовать.
Через десять минут разведчики вышли на исходный рубеж. Их провожал командир батальона. К общему неудовольствию тучи рассеялись, стало светлее.
— Не нравится мне этот планетарий, — проворчал Крошка.
— Хорошие звезды, — шутливо заметил Гриднев. — С милашкой под ними сидеть и гадать.
— Где она, та милашка? — вздохнул Логунов.
Первой поползла группа Семененко, за ней группа Крошки.
Глушецкий полз позади первой группы.
«Хотя бы противник не заметил, пока не разойдемся направо и налево. Черт бы побрал эти минные поля. Ежели заметят, посекут из пулемета, и тогда — все», — думал он.
До здания оставалось не более двадцати метров. Еще несколько минут и…
То, чего опасался Глушецкий, произошло. Гучков неожиданно кашлянул. Семененко придавил его лицом к земле, но было уже поздно. Вверх взвилась ракета и осветила распластавшихся разведчиков. Гитлеровский пулеметчик открыл стрельбу. Пули летели низко, не давая возможности поднять голову. Глушецкий успел заметить, что пулемет находится в полуподвале дома, окно которого служит своеобразной амбразурой. «Сорвалось», — пронеслась тревожная мысль, и Глушецкий пожалел, что задуманный план рушится. Что делать? Ни вправо, ни влево податься нельзя — минные поля, чтоб их… Прямо на пулемет не полезешь. Назад? Глушецкий представил мысленно, как будет докладывать полковнику, и уже видел, как презрительно смотрит на него командир бригады.
Размышлять под пулями долго нельзя. Это понимали все разведчики. Они лежали неподвижно, но в голове каждого проносились молниеносные планы. Гучков чувствовал свою вину и в душе поносил себя всяческими словами. Лежавший рядом с ним Семененко был ранен в правую руку и молчаливо переносил боль. Он повернул лицо к Гучкову и шепотом проговорил:
— Приглушить надо… я бы сам, да пуля в руке…
— Сделаю, — шепнул Гучков и пополз вперед, прямо на пулемет.
Семененко услышал позади легкий шорох. Скосив глаза, он узнал командира роты. Глушецкому стал понятен замысел, когда увидел ползущего вперед Гучкова, он лишь подумал: «Успел бы до вызова немцами минометного огня».
Гитлеровский пулеметчик заметил Гучкова и сосредоточил по нему огонь. Разведчик швырнул гранату под амбразуру, после взрыва стрельба на какое-то время затихла, и Гучков вскочил и бросился к пулемету. Он не успел метнуть в амбразуру вторую гранату, как ощутил удар по обеим ногам, которые сразу ослабели и перестали его держать. Он шагнул и упал на горячий ствол вздрагивающего пулемета. Граната выскользнула из рук и покатилась. Из окна амбразуры к нему протянулись две руки и схватили за шиворот. Гучков почувствовал, что его тянут, и крепко уцепился пальцами за ствол пулемета, стараясь закрыть его туловищем. Пулемет тявкнул, обжигая живот матроса, и захлебнулся.
Кто знает, что думал в этот момент донецкий шахтер, ценой собственной жизни заставивший замолчать пулемет? Вспомнились ли ему недавние разговоры об Архипе Осипове, о политруке Фильченкове? Или еще о чем-то другом думал он?..
Глушецкий пружинисто вскочил и, призывно махнув рукой, бросился вперед.
Стремительный был бросок разведчиков. Первым справа побежал к черному провалу лейтенант Крошка. Сбив с ног стоявшего в дверях гитлеровца, он влетел в комнату. За ним вскочил Логунов.
Рукопашная схватка длилась недолго: уцелевшие гитлеровцы удрали из дома. Когда наступила тишина, Семененко подошел к пулемету и наклонился над телом Гучкова. Он разжал его пальцы, по-мертвому цепко сжимавшие ствол.
