Кругом стояла удивительная тишина, которую нарушало лишь птичье щебетанье. Невдалеке от ячейки, в которой лежала Таня, росла дикая яблоня. Она уже зазеленела и начала распускать бело-розовые лепестки. На стволе яблони была заметна борозда, сделанная осколком. В ветвях порхала и весело насвистывала какая-то птичка. Таня присмотрелась и узнала синицу. «Почему птицы не улетают отсюда, тут же днем и ночью грохочут пушки?» — задумалась она.
Гора Колдун выглядела нарядной в весеннем зеленом уборе. Трава и листья скрыли воронки, покореженные стволы деревьев, искромсанные кустарники. Утреннее солнце золотило вершину, а над ней голубело бездонное небо, по которому плавали мелкие перистые облака.
Таня залюбовалась яркими утренними красками, испытывая радостное изумление. Как красиво кругом! Тане хотелось подбежать к яблоне и обнять ее, нарядную и нежную.
Неожиданно за горой раздался гул летящих самолетов. Этот гул вернул Таню к действительности. Она вздохнула и подняла голову. Но самолетов не увидела. Они летели над морем, а Колдун закрывал его. Вскоре где-то далеко раздались гулкие, мощные взрывы бомб. А через час сотни фашистских стервятников появились над Малой землей.
Таня легла на дно ячейки, закрыв голову руками, и замерла. Бомбы рвались густо, взрывы сливались в сплошной грохот, от которого болели барабанные перепонки. Одновременно десятки вражеских батарей обрушили на десантников тысячи снарядов и мин. От взрывов дрожала земля.
Огненный смерч разворачивал и засыпал блиндажи, стрелковые ячейки, траншеи. По земле стлался удушливый дым. В воздухе висела пыль, сквозь которую тускло просвечивало ставшее неживым солнце.
Оглушенные и полузасыпанные десантники лежали в щелях, в окопах, прятались в складках местности. Казалось, что шквал огня уничтожил, убил все живое, но как только затихал грохот и вражеская пехота бросалась в атаку, десантники выскакивали из своих укрытий и с яростью бросались в рукопашный бой. Несмотря на смертельную усталость, они дрались с ожесточением, вкладывая в каждый удар штыком, в каждый бросок гранаты, в каждый выстрел все силы, всю свою ненависть.
Десантники знали, что отступать им некуда, позади море, позор и смерть.
В первый день боев Таня расстреляла более ста патронов. Но подсчитать, сколько убила фашистов, не могла, ибо падало их много, но от чьей пули они падали, было невозможно узнать. Да и недосуг было считать, успевай только стрелять.
Дважды на переднем крае завязывались рукопашные схватки. Затаив дыхание, ждала Таня их исхода. Стоит только гитлеровцам прорваться через первую линию обороны, как они окажутся около наблюдательного пункта командира батальона. Здесь, на второй линии, наших совсем мало, вместе со снайперами не более полутора десятка человек. Рукопашного боя Таня боялась. Куда ей, маленькой и хрупкой, орудовать штыком и кинжалом. Любой немец собьет ее ударом кулака. Но она заставляла себя лежать в ячейке, подавляя желание вскочить и побежать на НП, где было безопаснее.
Однако ни одному гитлеровцу так и не удалось прорваться через первую линию обороны.
Когда стемнело, Таня покинула ячейку и пришла на наблюдательный пункт. Сюда собрались еще три снайпера. При виде Тани у командира батальона радостно блеснули глаза, но он, как и вчера, не заговорил с ней. Он был весь какой-то взвинченный, ерошил волосы на голове, говорил громко и отрывисто.
— Полбатальона за день! С ума сойти. Однако дали им! Будут помнить, сволочи! Повара ко мне! Почему ужин не несут в роты? Я ему, бездельнику, голову оторву! Адъютант, пойдешь в первую роту! Я иду во вторую! За ночь наладить оборону!..
Щека у него дергалась, глаза сверкали. Тане стало неприятно смотреть на него, и она вышла из блиндажа.
По траншее проносили раненых и убитых. Слышались стоны и ругань. В небе гудели вражеские ночные бомбардировщики. То там, то тут рвались снаряды и мины, взлетали вверх ракеты.
На наблюдательный пункт принесли обед и воду. Все ели торопливо и жадно, а после обеда помногу пили воду и курили. Пообедав вместе со снайперами, Таня набрала воду во флягу и пошла в «лисью нору», вырытую в траншее. Прошлую ночь она спала в ней. Уснула сразу, как тяжело поработавший человек, и ни ночные бомбардировщики, ни близкие разрывы снарядов не смогли разбудить ее. На рассвете, наскоро позавтракав, она опять проскользнула в свою ячейку.
Под утро на какое-то время на передовой наступила тишина.
Видимо, у немцев начался завтрак. Таня вынула из кармана гранаты, положила их в выемку и стала собирать сучья, чтобы замаскировать ячейку. Она считала, что гитлеровцы опять возобновят наступление на Колдун, и с тревогой думала о том, сможет ли батальон выстоять сегодня.
Стало совсем светло, а гитлеровцы продолжали молчать.
«Неужели выдохлись?» — с радостным удивлением думала Таня.
Она выглянула из ячейки. Ее взгляд остановился на яблоне. Та стояла голая, со сбитыми ветками. На ее стволе белели свежие рубцы, сделанные осколками. Вид у нее был грустный, и Тане показалось, что яблонька дрожит. «Бедненькая, как изуродовали тебя», — с горечью подумала девушка.
Опаленная огнем войны, яблонька заставила сжаться сердце.
Стало страшно и обидно до слез. Она села на дно ячейки и закрыла лицо руками. Ей вспомнились события на мысе Херсонес, когда она чудом избежала плена и смерти. А если повторится то же, что и тогда, и она опять окажется под скалой на берегу моря? Дважды чудеса не повторяются. Сдаваться в плен? При мысли об этом Таня задрожала. «Все что угодно, хоть смерть, только не плен».
Мощный гул самолетов прервал ее раздумья. Полсотни самолетов заходили с моря. Через несколько минут Малая земля опять, как вчера и позавчера, стала содрогаться от взрывов, опять все окуталось дымом и пылью. Главный бомбовый удар вражеские самолеты обрушили на лощину, где проходил стык бригад. Вторая партия самолетов тоже пикировала на лощину. Более двух часов сотни самолетов бомбили участок шириной не более шестисот метров. Это был невиданный бомбовый удар. Дым и пыль высоко стояли над лощиной. Казалось, после такой огненной обработки, когда камни дробились в пыль, там не осталось в живых ни одного человека. Но стоило гитлеровцам подняться в атаку, как развороченные взрывами камни, ячейки, пулеметные гнезда оживали. Батальон капитана Березского встретил вражескую атаку сильным пулеметным огнем. Первая атака гитлеровцев захлебнулась. Тогда на батальон был брошен огонь десяти батарей. Около часа вражеские снаряды и мины кромсали камни и землю. Но и вторую атаку батальон отразил.
Тане хорошо было видно все, что происходило в лощине. Когда гитлеровцы переходили в атаку, она стреляла, несмотря на далекое расстояние. Ее поражала стойкость батальона. Она помнила штурм немцами Сапун-горы под Севастополем, но то, что видела сейчас, превосходило все, такого шквала огня даже в Севастополе не было. Это просто непостижимо: как после такого огня могли десантники уцелеть и сохранить боеспособность. Что за люди у Березского? Они крепче камней, крепче стали.
В полдень, когда гитлеровцы предприняли новую атаку, группа наших штурмовиков появилась над Малой землей. Они спустились низко и на бреющем полете прошли по лощине, засыпая вражескую передовую мелкими бомбами. Сделав круг, штурмовики развернулись вторично, поливая гитлеровцев из пулеметов.
Атака гитлеровцев захлебнулась. Они залегли. Когда штурмовики улетели, уцелевшие солдаты поспешно откатились к своим окопам.
Но через полчаса гитлеровцы опять, после короткой артиллерийской обработки, перешли в атаку. Им удалось окружить наблюдательный пункт артиллеристов. Таня видела, как не менее сотни вражеских солдат лезли на высоту со всех сторон. Ее сердце сжалось от ужаса. Она знала капитана Гогушкина. Он несколько раз приходил к Труфанову. Был он чуть сутуловат, со стеснительной улыбкой на загорелом сухощавом лице. Хотя в его внешности и не было ничего воинственного, артиллеристы и пехотинцы уважали его и любовно называли «артбатей».
Неожиданно на самой высоте, где находился наблюдательный пункт, начали рваться снаряды. Сначала Таня недоумевала, не понимая, почему обстреливается высотка, когда ее уже заняли. Но когда она увидела, что гитлеровцы бегут вниз, поняла и сразу похолодела — Гогушкин вызвал огонь своих батарей на себя. Снаряды густо ложились на высоте, и вскоре там не осталось ни одного немца. Таня смотрела туда через оптический прицел, но ничего не увидела. Зато она увидела под высотой фашистского офицера, стоящего во весь рост и размахивающего пистолетом. Таня взяла его на прицел и, быстро произведя в уме необходимые расчеты, выстрелила. Офицер перестал размахивать рукой, опустился на колени и рухнул лицом вниз.
На губах Тани появилась злая торжествующая улыбка. Этим выстрелом можно гордиться.
