Мод вполне ожидала, что король воспримет все именно так, но она не знала, как его успокоить.
— Да, сир, — запинаясь, произнесла она, — я понимаю, как все это выглядит в ваших глазах, но в последние две недели я серьезно обо всем думала, советовалась с моим духовником и с собственной совестью. В глазах Господа нашего я лишь неверная жена, но я чувствую, что еще можно все поправить. Пожалуйста, сир, позвольте мне немедленно вернуться в Анжу.
— Неверная жена? Неверная жена? — Генрих с живостью ухватился за эти слова. — Что ты имеешь в виду?
Пресвятая Богородица, что заставило ее произнести именно это!
— Я имела в виду только то, что вообще не должна была покидать Анжу. Мое место рядом с мужем.
— Разве я не говорил тебе это еще тогда, когда ты сбежала в Нормандию? Разве не умолял тебя вернуться? Избавь меня Господь от капризных женщин! — проворчал король. — Если твое теперешнее поведение — пример того, как ты в будущем станешь управлять моим государством… — Он поднял вверх руки. — Хорошо, твое внезапное рвение исправить свой брак достойно похвалы, но отослать тебя в Анжу немедленно невозможно.
— Почему? — Кровь застыла в ее жилах.
— Как тебе известно, мой совет настаивает на обсуждении твоего возвращения к графу Жоффруа. Ведь баронов совершенно не устраивает анжуйский король, — Генрих пожал плечами. — Необходимо время, чтобы переубедить их. Дай мне два или три месяца, и я уговорю их. В конце концов, нет жизненной необходимости срочно мчаться в Анжу. К чему такая спешка?
— Я чувствую необходимость исправить все немедленно! — неистово закричала Мод.
Генрих поднял брови.
— Какая разница, если это произойдет на несколько месяцев позже?
— Будет слишком поздно! — почти завизжала Мод.
— Слишком поздно для чего? — выпалил король в ответ.
Онемев от ужаса, Мод уставилась на него. Лицо ее помертвело, на глаза навернулись непрошеные слезы. Она почувствовала себя лисицей, которую однажды в лесу видела пойманной в силки лесника. Чем больше лиса старалась освободиться, тем сильнее затягивались силки.
— Ты ведешь себя как сумасшедшая. За всю свою жизнь я не видел такой дикой настойчивости… — Король внезапно умолк и стал медленно подниматься на ноги. Брови его сошлись над переносицей, глаза гневно потемнели, выдерживая долгий взгляд дочери. Он так угрожающе вскинул руку, что Мод в страхе отпрянула назад. — Ты опозорила наш дом? — прохрипел Генрих и стал похож на черного ворона, который сейчас набросится на нее. — Боже всемогущий, мадам, вы осмелились опозорить наш дом?
— Нет, сир, — закричала Мод, крестясь. — Нет! Я клянусь в этом!
Отец глядел на нее с гневом и недоверием. Шагнув вперед, он схватился за рукоять меча. На какое-то мгновение Мод увидела перед собой глаза убийцы. Затем, взяв себя в руки, Генрих отступил назад, опустил трясущиеся руки и опять сел. Дотянувшись до кружки с пряным вином, стоящей на столе, он проглотил ее содержимое одним глотком.
— Я клянусь в этом, сир, — повторила Мод. — Я не навлекла позора на наш дом.
Король ничего не ответил, глаза его ничего не выражали. «Делать нечего, — подумала она в отчаянии, — придется рассказать ему всю правду».
— Сир… позвольте мне объяснить…
Король почти вспрыгнул на ноги — она изумилась, как отец еще мог так быстро двигаться — и предупреждающе поднял обе руки.
— Я не хочу больше ничего слышать. Объяснять здесь нечего, — жестко заключил он. — Ты убедилась в своей ошибке, и долг побуждает тебя вернуться к мужу. Этого достаточно. — Генрих помолчал, тяжело дыша. — При данных обстоятельствах я не вижу необходимости задерживать тебя. Завтра утром ты должна быть готова к отъезду.
Сердце Мод забилось от облегчения. «Благодарю тебя, Пресвятая Мать, благодарю тебя, — молилась она. — Он позволяет мне ехать».
— Ты должна выехать на рассвете, и никому не говори о своих планах. — Король Генрих пристально взглянул на Мод. — Никому.
Мод почувствовала, как к лицу приливает кровь.
— Но совет…
— Предоставь совет мне. — Держа дочь за руку, он подвел ее к двери. — Возьми с собой только самое необходимое. Остальное можно будет прислать позже. Олдит, конечно, должна ехать с тобой, и еще несколько самых преданных фрейлин и эскорт. Я сейчас же пошлю гонца в Анжу, так что Жоффруа будет ждать твоего приезда. Все должно произойти естественно и должным образом.
Генрих остановился перед дубовой дверью комнаты.
— Ты хорошо все обдумала, дочь? Это будет нелегко, и здесь не должно быть… ошибок.
— Я знаю, — ответила Мод. Ее голос звучал ровно. — Я готова к этому.
Их глаза встретились. Король Генрих задумчиво потер щетинистый подбородок и открыл дубовую дверь.
— Что ж, иногда Господь ведет нас неисповедимыми путями. В конце концов, мы все в его руках.
* * *
Не прошло и суток, как в серый предрассветный час Мод стояла во дворе, дрожа от холода. Густой туман, окутывавший пустынный двор, почти скрывал нагруженных вьючных лошадей, вооруженную охрану и паланкин для Олдит и трех фрейлин. Рядом с Мод стояла уже оседланная белая лошадь, а впереди — тяжеловооруженный всадник в одежде геральдических цветов герцога.
Осторожно оглядевшись, Мод убедилась, что, к счастью, разглядеть почти ничего нельзя: клубы густого тумана, поднимающиеся от пролива, затрудняли видимость.
— Вы поедете на рыночную площадь, к лавке, где торгуют шелками, сразу же после сексты, — сказала она всаднику, — и отдадите это письмо в руки Джервасу, оруженосцу графа Мортэйна. Только ему. — Мод протянула свернутый пергамент, запечатанный красным воском. — Вы поняли? Никому, кроме Джерваса.
Всадник засунул пергамент под кольчугу.
— Да, миледи. Никому, кроме Джерваса. Я все понял.
Мод втиснула ему в руку несколько монет, отошла назад и смотрела вслед до тех пор, пока он не скрылся в тумане.
Как она мучилась, раздумывая, посылать ли Стефану письмо! Сердце Мод разрывалось от боли из-за того, что приходится так внезапно покидать его, но ей следовало быть сейчас очень осторожной; нельзя бросать на себя ни малейшей тени подозрений. И все же она не могла заставить себя уехать от Стефана без объяснений. Ее неожиданный отъезд будет для него ударом, и подготовить его к этому нет никакой возможности. В письме же все можно разъяснить.
Она написала, что король внезапно приказал ей вернуться в Анжу, не поставив в известность совет, который он надеялся убедить в мудрости своего решения уже после ее отъезда. Мод подчеркивала, что у нее не было выбора, и отец требовал абсолютной секретности. Она умоляла кузена никогда не забывать ее последние слова.
