Она ненадолго заглянула домой после встречи с Ларри, вошла в гостиную и зажгла лампу. Держа ее высоко, она проследовала в заднюю часть дома, задержавшись лишь на секунду, чтобы дать свету проникнуть в комнату мальчика. Она хотела убедиться, сказала ли она Ларри правду. Да, это была правда.
Лео лежал, разметавшись на постели, на нем были одни трусики… но царапины зажили, большинство шрамов исчезло, и ровный загар, который был у него от постоянного хождения практически нагишом, тоже почти пропал. Но не только это, подумала она. Что-то изменилось в его лице — она видела эту перемену, даже несмотря на то, что он спал. Исчезло привычное выражение немой дикости и враждебности. Он больше не был Джо. Это был обыкновенный мальчик, спящий после хлопотливого дня.
Она вспомнила ту ночь, когда почти заснула, а очнувшись, обнаружила, что он исчез. Это было в Норт-Беруике, штат Мэн, чуть ли не на другом конце континента. Она пошла за ним к дому, где Ларри спал на террасе. Спящий внутри Ларри и стоящий снаружи, с немой яростью сжимающий в руке нож Джо, а между ними — ничего, кроме хрупкой застекленной двери. И она заставила его уйти.
Ненависть взорвалась в Надин ослепительной вспышкой, полыхнувшей яркими искрами, как от чиркнувшей по кремню стали. Газовая лампа дрогнула в ее руке, и по стенам запрыгали и заплясали дикие тени. Ей надо было дать ему сделать это! Ей надо было самой открыть дверь перед Джо, дать ему войти, чтобы он мог колоть, резать, рвать, раздирать и уничтожать. Ей надо было…
Но сейчас мальчик перевернулся во сне и застонал, словно — просыпаясь. Его руки поднялись и рассекли воздух, словно от гоняя во сне черную тень. И Надин, у которой виски разрывались от тяжело пульсирующей крови, отступила. Все-таки было еще что-то странное в этом мальчишке, и ей не понравилось то, как он шевельнулся сейчас — словно уловил ее мысли.
Теперь ей надо было идти. И не мешкая.
Она прошла в свою комнату. На полу лежал коврик. У стены стояла узкая кровать — одинокое ложе старой девы. И все. Даже ни одной картины. Комната была начисто лишена индивидуальности. Она открыла дверцу шкафа и, стоя на коленях, обливаясь потом, стала рыться за висящей одеждой. Она вытащила оттуда ярко раскрашенную коробку с наклеенной спереди фотографией смеющихся люден — людей, играющих в настольную игру. Игру, которой было самое малое три тысячи лет.
Она нашла эту дощечку для спиритических сеансов в одном магазинчике в центре города, но не смела пользоваться ею в доме, при мальчике. По правде говоря, она вообще не смела ею пользоваться… до сих пор. Что-то втолкнуло ее в магазин, и, когда она увидела дощечку в этой яркой, веселой коробке, в ее душе произошла какая-то страшная борьба вроде той, которую психологи называют «тяга-отвращение». Тогда она, как и сейчас, обливалась потом, желая сделать одновременно две вещи: выбежать из магазина не оглядываясь и схватить эту ужасную раскрашенную коробку и унести ее домой. Последнее пугало ее больше, потому что, казалось, сама она совсем этого и не хотела — на нее давила чужая воля.
В конце концов она взяла коробку.
Это было четыре дня назад. С каждой ночью тяга становилась все сильнее, пока сегодня, полубезумная от страха, природу которого не понимала, она не пошла к Ларри в одетом на голое тело серо-голубом платье. Она отправилась к нему, чтобы положить конец всем страхам. Ожидая на крыльце, пока они вернутся с собрания, она была уверена, что наконец-то поступает правильно. В ней заговорило особое чувство, слегка пьянящее и ошеломляющее, которого она не испытывала с тех пор, как убегала когда-то по мокрой от росы траве от мальчишки. Только на этот раз мальчишка поймает ее. Она даст себя поймать. И все закончится.
Но, поймав, он не захотел ее.
Надин выпрямилась, прижимая коробку к груди, и погасила лампу. Он пренебрег ею, а недаром говорят, что в самом аду нет такой ярости, как у… Оскорбленная женщина вполне способна стакнуться с дьяволом или… его приспешником.
Она задержалась лишь затем, чтобы захватить большой фонарь со стола в прихожей. В глубине дома, в своей комнате, мальчик вскрикнул во сне, заставив ее на мгновение застыть от смертельного ужаса.
Потом она вышла на улицу.
Ее «веспа» стояла у тротуара, та самая — «весла», на которой несколько дней назад она приезжала к дому Гарольда Лодера. Зачем она ездила туда? Она не перекинулась и десятком слов с Гарольдом с тех пор, как приехала в Боулдер. Но, пребывая в смятении от спиритической дощечки и в ужасе от снов, продолжавших навещать ее даже после того, как все остальные избавились от них, она почему-то решила, что должна поговорить об этом с Гарольдом. Ее испугал и этот импульс тоже, вспомнила она сейчас, вставляя ключ зажигания «веспы» в гнездо. Как и в случае с побуждением взять дощечку (Доставьте удовольствие своим друзьям! Развеселите свою компанию! — было написано на коробке), этот порыв показался ей навязанным извне. Быть может, его волей. Но, когда она сдалась и поехала к Гарольду, его не оказалось дома. Дверь была заперта (единственная запертая дверь, на которую она натолкнулась в Боулдере), шторы опущены. Ей это понравилось, и на мгновение она ощутила горькое разочарование оттого, что не застала Гарольда дома. Если бы он был там, то мог впустить ее и запереть за ней дверь. Они могли бы пойти в гостиную и поговорить, или заняться любовью, или делать вдвоем такое, о чем нельзя говорить вслух, и никто бы никогда не узнал.
Дом Гарольда был укромным местом.
— Что со мной происходит? — шепнула она окружавшей ее тьме, но тьма не ответила ей. Она завела «веспу», и ровный рокот ее двигателя, казалось, осквернил ночь. Она включила передачу и тронулась с места. На запад.
От езды и потока холодного воздуха, бьющего в лицо, ей наконец стало лучше. Срывай паутину, ночной ветерок. Ты ведь понимаешь меня, правда? Когда все варианты отпали и нет выбора, что ты делаешь? Ты выбираешь то, что осталось. Ты выбираешь то темное приключение, которое предназначалось тебе с самого начала. И пускай Ларри берет себе эту глупенькую вертихвостку в обтягивающих брючках, со скудным запасом односложных слов и со вскормленным журнальчиками и киношками умишком. Тебе плевать на них. Ты рискуешь… чем бы ни пришлось рисковать.
Главным образом рискуешь собой.
Крошечное пятнышко света от фары ее «весны» выхватывало дорогу впереди. Ей пришлось включить вторую передачу, когда дорога пошла вверх; она уже ехала по шоссе Бейзлайн, поднимаясь по черной горе. Пускай они созывают свои собрания. Им нужно снова наладить энергоснабжение, а ее возлюбленному нужен весь мир.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
