– Теории этих несчастных ближе всего к самому что ни на есть утопическому социализму! – невнятно проворчал Иван Анненков, отправляя в рот полную ложку варенья.
– Вот именно! – с горячностью подхватил Свистунов. – Мы все-таки были намного ближе к русской действительности!
– Русская действительность, – заметил Юрий Алмазов, – это сильная власть, управляющая слабым народом. И это задано уже самими географическими условиями нашей страны, выхода из этого положения нет и быть не может!
– Стало быть, вы полагаете, не следовало даже и пытаться что-то изменить? – с насмешливой улыбкой поинтересовался доктор Вольф.
– Вполне возможно! Мы все ошибались! И петрашевцы ошиблись. И, между нами говоря, не вижу, с какой стати мы должны испытывать к ним благодарность. Их заговор привел только к тому, что усилил недоверие царя по отношению ко всякой либеральной идее. Если у нас и оставалась до сих пор туманная надежда в один прекрасный день вернуться в Россию, теперь мы можем с ней распрощаться!
– Что ты такое болтаешь? – закричал Михаил Фонвизин. – Уж не сделался ли ты клевретом самодержавия?
– Господа, господа, дайте же мне сказать, наконец! Я требую слова! – повысил голос Семенов, стуча ложкой по краю стола.
Внезапно Софи с необыкновенной ясностью и отчетливостью представила себе Николая принимающим участие в этом споре: лицо разгорелось, белые зубы сверкают. Затем все вокруг нее померкло. Юрий Алмазов совершенно прав: уже и без того революция сорок восьмого года во Франции, народные восстания в немецких государствах, безумная затея венгров, решивших сбросить с себя австрийское иго, убедили царя в том, что яд новых веяний угрожает распространиться и в России. И, обнаружив в Санкт-Петербурге еще одно тайное общество, он мог лишь проявить еще большую непримиримость по отношению к тем, кто еще оставался в живых из первых заговорщиков. «Мне до конца своих дней придется оставаться в Сибири», – подумала Софи. После многих лет негодования, охватывавшего ее при одной только мысли об этом, она начала постепенно привыкать к ней и, в конце концов, смирилась с таким вот безрадостным убеждением. Внезапно ход ее мыслей прервался, она почувствовала благоухание чая и приторный аромат варенья, от которого ее стало слегка подташнивать. Полина Анненкова хотела наполнить стоявшую перед гостьей чашку, но Софи отказалась, пробормотав:
– Нет-нет, не надо, благодарю вас.
Она посмотрела на доктора Вольфа, но их взгляды не встретились. Он внимательно слушал Михаила Фонвизина, который с жаром говорил, комкая салфетку:
– Во всем этом меня утешает лишь мысль, что мы не напрасно принесли себя в жертву! Некоторая польза все же была! У людей нового поколения взгляды, может быть, более передовые, чем у нас, пусть они будут социалистами, коммунистами, фурьеристами, кем угодно, но они не были бы ровным счетом никем и ничем, если бы мы четырнадцатого декабря 1825 года не стояли бы на Сенатской площади против пушек великого князя Николая Павловича!
– Да, – с горечью откликнулся Юрий, – мы оказали им большую услугу, проложив дорогу в Сибирь.
– Другие подхватят факел, – зевая, проговорил Иван Анненков.
– Несчастные! – жалостно вздохнула Полина.
Она сильно располнела с годами. Ее маленькие глазки, казалось, утонули в пышном тесте лица, словно две изюминки.
Свистунов расхохотался:
– Похоже, вы вполне убеждены в том, что революционеров в России всегда будет за что пожалеть!
– Ну да, конечно… А что, разве я не права?..
– «Совершенно необязательно надеяться для того, чтобы начать, равно как и преуспеть для того, чтобы упорно продолжать!» – нравоучительно произнес доктор Вольф.
– Какие прекрасные слова! – воскликнула Наталья.
– Они принадлежат не мне!
– А кому же?
– Вильгельму Оранскому, если память мне не изменяет.
– И он преуспел?
– Да, в том, чтобы приобрести множество врагов и пасть от руки убийцы.
– Доктор, вы все так же невозможно язвительны! – упрекнула Полина, погрозив ему пухлым пальчиком.
Доктору Вольфу, похоже, льстило, что он, несмотря на свои годы, сохранил все ту же репутацию. У Софи, когда она смотрела на своих друзей, создавалось впечатление, что все они играют роли, выбранные еще в молодости, хотя ни внешность, ни характеры их уже не подходят для привычных когда-то амплуа. Однако, подобно тому как завсегдатаи того или иного театра не замечают морщин на лицах актеров, которые в течение четверти века выходят на сцену, исполняя все те же роли влюбленных все в тех же пьесах, тобольские декабристы оттого, что постоянно встречаются и вместе перебирают воспоминания, по-прежнему видят друг друга такими, какими давным-давно перестали быть. Софи было мучительно сознавать, что на фоне этой всеобщей иллюзии лишь она одна сохраняет ясность ума и трезвость взгляда. Ей приходилось делать над собой усилие, чтобы попасть в тон остальным. Оторвавшись от своих размышлений, она услышала, что Наталья Фонвизина теперь рассуждает о возможности писать петрашевцам и сделаться для них своего рода «крестной».
– Надо, чтобы везде, где они окажутся, они находили декабристов, которые могли бы им помочь. Хорошо бы нам создать такую благотворительную цепочку…
– Вы просто святая! – пробормотал Свистунов.
Комнату заполнили синие сумерки. Лица теряли четкость очертаний, в полумраке только вспыхивали время от времени позолоченные оклады икон да поблескивал пузатый самовар. Служанка вошла, чтобы зажечь лампы. Поскольку было уже довольно поздно и на улице совсем стемнело, доктор Вольф предложил Софи проводить ее до дома.
2
Через полчаса после того, как подруги выехали из Тобольска, сани остановились в чистом поле. Ветра не было, однако мороз пощипывал довольно сильно. Прижавшись друг к дружке под полостью, Софи с Натальей не отрывали глаз от белой дороги, убегавшей вперед и где-то там, вдали, терявшейся в тумане. По сведениям, которые им удалось раздобыть накануне в пересыльной тюрьме, первый конвой с политическими осужденными должен был этим утром, в восемь часов, отправиться в Омскую крепость. Сопровождавшие заключенных жандармы, получив хорошие деньги, смягчились и пообещали не препятствовать дамам в последний раз перемолвиться словом с узниками где-нибудь у обочины. Софи толком и не знала, зачем ей непременно надо было еще раз увидеть этих молодых людей перед долгим путешествием, которое на многие годы отрежет их от остального мира. Она смутно чувствовала, что исполняет некий не совсем понятный ей самой долг по отношению к петрашевцам. Словно в какой-то мере несет ответственность, пусть даже и косвенную, за чужие политические грезы, за последствия чужой деятельности. Испытания, которые им с Николаем пришлось перенести, сделали ее навеки солидарной со всеми, кому в России приходится терпеть страдания. И только смерть, думала она, сможет избавить от этой обременительной, всепоглощающей жалости.
Ее глаза устали всматриваться в расстилавшуюся вокруг снежную равнину, в пустынный, однообразный пейзаж. Ямщик сгорбился, стараясь хоть как-то защититься от холода. Из двух впряженных в сани лошадей одна бежала спокойно и ровно, вторая фыркала, упиралась, встряхивала головой и выпускала пар из ноздрей. В неподвижном воздухе мерцали серебряные блестки. Софи ощутила, что лицо медленно немеет, будто отнимается по частям. Она энергично потерла нос и уши, чтобы согреть их и вернуть им чувствительность.
– Что-то долго они не едут! – волновалась рядом Наталья. – Неужто мы должны часами их тут ждать!..
– Послушайте! – воскликнула Софи. – Бубенцы!
И в самом деле, в тишине послышался легкий звон, словно постукивали одна о другую льдинки. Едва слышный поначалу звон нарастал, приближался, становился все отчетливее, наконец, сделался оглушительным, и одновременно с этим из мглистой пустоты вынырнули две бешено скачущие тройки.
Поравнявшись с дамами, тройки остановились. Каждая везла сани с одним из узников и сопровождавшим его жандармом.
Софи вслед за Натальей выскочила из саней, и, проваливаясь в рыхлый снег, женщины приблизились к путешественникам. Те, в свою очередь, тоже вылезли из саней, придерживая руками кандалы. Когда арестанты подошли поближе, стало видно, что это Дуров и Достоевский. Оба в коротких арестантских полушубках, на голове – треух. У Дурова заиндевела борода, на бледном лице Достоевского выделялся совершенно синий от холода нос. Тот и другой бросились целовать протянутые к ним руки.
– А где же ваши товарищи? – спросила Наталья.
– Нас будут увозить постепенно, в течение нескольких дней, – объяснил Дуров. – Постарайтесь свидеться с ними тоже. Мы осведомлялись, и, к сожалению, оказалось, что вам не дозволено будет нам писать…
– В первое время, должно быть, да, – сказала Софи. – Но потом дисциплина начнет слабеть…
