Я понемногу перестаю читать современные книги, потому что постепенно догадываюсь, что искал тайны мира не там. И охотно соглашаюсь с тем же Борхесом, писавшим: «Мне известен край, где библиотекари отказались от суеверной и напрасной привычки искать в книгах смысл, считая, что это все равно что искать его в снах или беспорядочных линиях руки…»
Лучше переведу я свои дневники и, может быть, выпишу из них те живые страницы, в которых говорили обо всем на свете Б. Можаев и Ю. Нагибин, В. Берестов и Аре. Тарковский, и это будет умнее и их книг, и моего умствования. Ведь зачем-то я эти дневники писал.
Рекрутам лазить через салинг!
Подвахтенным скоблить навесной кубрик!
Поклон Тане.
Ваш В. Курбатов
Город Санкт-Петербург 2 августа 2001. 18 ч. 45 мин.
«Люди на марсе…»
До этого момента тебе еще предстоит дожить…
Сколько ты принял, когда мне писал это вполне дурацкое письмо?..
Вот бы мне кто-нибудь взял бы и подарил 6 соток Земли и домишко.
И вот представляю я себя сидящим напротив нескольких яблонь — «старых, как секвойи, голыми стволами в небеса…»
Теперь серьезно. Отписал бы ты мне о своей будущей книге.
Ты дальше пишешь, что «жизнь столь бедна счастливыми концами именно из-за утраты отваги и веры, из-за того, что мы трусливы и стыдимся радости».
Я только что вышел из госпиталя, где айболиты установили у меня сто одну и еще одну болезнь. Но, как наш Господь, установили мне пятилетний срок пребывания на этом свете. Очень символично, что срок пятилетний…
Что это тебя так потянуло на салинг? Не торопись туда, там ветер намного сильнее, чем внизу.
Дорогой господин Курбатов, мы с тобой давно родственники. Учти, что печатает сейчас это письмо моя жена Таня, ибо написать письмо я уже не в силах, хотя вдруг потянуло на живопись. После госпиталя только и делаю, что малюю картинки.
Всегда твой Виктор Конецкий
15
Беседа с Борисом Никольским[52]
В 1987 году в «Неве» была напечатана повесть Виктора Конецкого «Никто пути пройденного у нас не отберет…». Это была первая — после двадцатипятилетнего перерыва — публикация Конецкого на страницах «Невы». О причинах столь долгого взаимного отчуждения писателя и журнала речь пойдет чуть позже. Начиная же с 87-го года, проза Виктора Конецкого стала постоянно появляться в «Неве» — практически все написанное им за последние годы жизни публиковалось в нашем журнале. Одно время Виктор Викторович был членом редколлегии «Невы», и тогда на его имя очень часто приходили толстые бандероли, пухлые почтовые конверты — с рассказами-исповедями, с изложенными на тетрадных страницах жизненными историями, со своими впечатлениями от прочитанных его книг, — Виктор Конецкий принадлежал к тому редкому типу писателей, кто вызывает абсолютное читательское доверие. Подобным же доверием у читателей на моей памяти пользовался лишь Федор Абрамов. Виктора Конецкого я знал давно, еще со времен нашей литературной молодости, нас с ним связывали если не дружеские, то по меньшей мере товарищеские отношения — нам было что вспомнить. Так что, когда на страницах «Невы» появился раздел «Беседы у камина», я не сомневался, что одним из моих собеседников обязательно должен стать Конецкий. Хотя побеседовать, как это было задумано, возле редакционного камина (правда, неработающего) мы не могли, поскольку Виктор Викторович практически уже не выходил из дому, и потому, вооружившись диктофоном, я пришел к нему домой. Впрочем, вели меня к нему не только служебные, журнальные дела — в тот день я шел к Конецкому с каким-то совершенно особым ностальгическим чувством — словно и впрямь погружался в собственную литературную молодость, в те счастливые времена, когда еще были живы наши общие друзья-товарищи: Виктор Курочкин, Виктор Голявкин, Радий Погодин, Глеб Горышин… Я давно уже не видел Конецкого, наше общение в последнее время, как правило, велось лишь по телефону, и вот теперь наконец-то мы могли потолковать с ним обо всем, что волновало нас обоих.
Должен сказать, что в моей памяти хранились две весьма выразительные истории, связанные с Конецким, свидетелем и в некоторой степени даже участником которых я был лично, и именно о них мне хотелось поговорить с Виктором в первую очередь. Как известно, достаточно двух очевидцев, чтобы возникли две разные версии одного и того же события, так было и тут — истории эти уже успели обрасти домыслами, рассказывались по-разному, и меня интересовало, как они помнятся главному их персонажу — самому Виктору Конецкому.
История первая как раз и имела прямое отношение к «Неве». И заключалась она в следующем. Впрочем, тут самое время нажать кнопку диктофона и послушать наш с Виктором Викторовичем разговор, состоявшийся тогда, зимой 1999 года. Итак:
Б. Н.: …Я бы хотел начать нашу беседу с одного давнего, но любопытного эпизода из истории твоих взаимоотношений с журналом «Нева». Если не ошибаюсь, был момент, когда тебе пришлось судиться с «Невой». А точнее, «Нева» судилась с тобой. Так ведь?
В. К.: Самое трудное для меня — вспомнить год, когда это происходило. По-моему, середина шестидесятых. Это была, конечно, запомнившаяся мне веха в моей литературной жизни, потому что вообще тогда судебный процесс между писателем и журналом или издательством был редким явлением.
(Тут В. Конецкий, конечно же, совершенно прав: судиться с издательством или журналом тогда мало кто решался, даже если был уверен в своей правоте. Во-первых, никто из нас не был приучен отстаивать свои права в судебных инстанциях, а во-вторых, пойти на такой шаг — это значило надолго, если не навсегда, испортить свои отношения с издательством. Так что чаще всего в подобных случаях писатели предпочитали пусть и с ущербом для себя, но идти на компромисс. Конецкий этого делать не захотел — таков уж был у него характер.)
В. К.: А суть дела такова. У меня был такой рассказ «Невезучий Альфонс». В нем в довольно смешных тонах рассказывалась судьба флотского офицера. Рассказ этот входил в повесть «Соленый лед», на которую «Нева» и заключила со мной договор. Я спокойно отдал рукопись в журнал, получил аванс, продолжаю работать. Вдруг меня вызывает Попов Александр Федорович, тогдашний главный редактор «Невы», и говорит, что вы, мол, должны вернуть аванс, что рукопись порочная, они разобрали ее на редколлегии и пришли к такому выводу. Ну а я, естественно, как это у нас водилось, аванс уже давным-давно спустил, возвращать мне нечего, и потом, я вообще был не согласен с тем, что там есть что-либо порочное. У меня, вообще-то, отрицательных героев в моих вещах — раз, два и обчелся, я не умею писать, если не люблю своего героя, у меня плохо тогда идет. И своего невезучего Альфонса я тоже любил. Ну что ж? Я думал, все будет как-то через Союз писателей решаться, оказывается — нет. Вскоре я получаю повестку в суд, причем не в районный, а в городской, на Фонтанку. Я, значит, пребывал в очень расстроенных чувствах, без всяких дураков, нанял адвокатшу, как сейчас помню, платил ей 600 рублей, для меня это были большие деньги, как раз был период, когда я не плавал. Кроме всего прочего, сам факт судебного разбирательства для моряка загранплавания — это чрезвычайно неприятная биографическая деталь, которую ты обязан упоминать в анкетах. По ходу разговора с судьей, которая вызывала меня еще раньше, и с адвокатом я понял, что дело я проиграю. А дальше уже происходит неожиданное стечение обстоятельств. Вдруг приходит мне бандероль. А тогда мы обменивались с Соединенными Штатами — там выходил журнал «Советский Союз», естественно на английском языке, а у нас выходил журнал «Америка». Прекрасное издание, глянцевая бумага, большой формат. И вот там, в бандероли, оказывается журнал «Советский Союз» — мне его прислали из редакции просто как автору, там — огромная фотография моего главного героя, этого лейтенанта по прозвищу Альфонс, и весь этот рассказ, который в «Неве» посчитали порочным. Здесь я дико воспрял. Издатель этого журнала «Soviet Government» — советское правительство, то есть журнал этот идет по абсолютно официальным каналам, можно сказать, на правительственном уровне. Когда я на обложечке его все это увидел, я понял, что дела мои будут лучше. А дальше уже театральные эффекты пошли. На судебное заседание явился весь ВААП, всем было страшно интересно, как этот спор журнала с писателем будет разрешаться. Полный зал был народа. А я сижу и жду, когда я буду торжествовать. Судья там что-то высказалась и прочее, и прочее, я встаю и говорю: разрешите, чтобы приобщили к делу… что вот советское правительство этот рассказ, из-за которого все разгорелось, например, считает возможным печатать в Соединенных Штатах Америки… И кладу на стол этот журнал. Судья объявляет перерыв. Кривцов Владимир Николаевич, который представлял «Неву», — он тоже в довольно растерянном состоянии. Короче говоря, я суд выигрываю, никаких последствий для меня не возникает, аванс я, конечно, могу не возвращать, но Попов при этом, ясное дело, печатать меня больше не стал. Пока он был главным редактором, я больше ни одной строчки в «Неве» не напечатал…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
