удивление обширным. С другой стороны, куполообразные потолки зачастую расписывали в классическом римском стиле – покрывали фресками. Либо от свода вниз тянулись выполненные в греческом стиле стеклянные колонны, но это была не вульгарная имитация, а скорее намек на древнегреческую архитектуру.
В марсианской архитектуре понятие мембран было крайне важно. Интерьеры всех зданий обязательно были снабжены покрытиями. За счет добавления к стеклу различных веществ и смешивания их с разными покрытиями можно было придать стенам и потолку всевозможные функции: особая отражающая пленка перенаправляла в помещение все инфракрасные лучи и тем самым обеспечивала жилище теплом. Провода с высоким сопротивлением давали нагрев. Оптические мембраны служили дисплеями. С помощью мембран с высоким магнитным моментом можно было передвигать предметы. Помимо практического удобства, все эти мембраны стали стилем жизни: мебель и дом превратились в единое целое. Не было нужды что-то вручную переносить и переставлять, передвигаясь по дому.
Это была современная интерпретация пирамиды, громадная постройка посреди пустыни, устремленная от плоскости в темное небо.
И всё это были составные части философии Галимана – использовать всё, что дает природа, чтобы превратить нищету в бриллианты. Первый марсианский дом был разработан лично им, а после того, как проект был принят, появились самые разные вариации оригинала. Группа дизайнеров с Галиманом во главе распланировала город, начиная с индивидуальных домов и встраивания их в кварталы. История всего этого процесса насчитывала всего лишь пять десятков лет, но для многих это и была вся история целиком. Эти люди родились в этом городе и в нем выросли. С первого же мгновения, как только урожденные марсиане открывали глаза, город запечатлевался перед ними – так, словно он существовал уже тысячу лет, и философия Галимана была равна закону природы.
В то самое время, когда жители Марс-Сити размышляли над тем, покинуть ли город, Рейни спокойно наблюдал за дебатами со стороны, и им овладело меланхолическое настроение, сходное с тем, какое испытываешь, когда спектакль окончен и на сцену опускается занавес. Если в итоге люди решат уйти из города, Рейни не удивится. Галиман заложил такие глубокие основы для принципов архитектуры на Марсе, что в дальнейшем проектировщикам нужно было всего-навсего воспроизводить его базовый план, изменяя не самые важные детали тут и там. Не имея необходимости начинать изыскания, архитекторы будущего лишались возможности к глобальным прорывам в проектировании. И чем больше они завидовали Галиману, тем больше им хотелось походить на него. Им тоже хотелось стать знаменитыми, иметь как можно более высокий индекс цитирования своих разработок, высечь свои имена на массивных камнях. Поэтому они и придумывали новые планы, желая уничтожить старый город и построить новый. Это было не то противостояние, которое представлял себе Гюго – между толпой и религией, между свободой и правилами. Скорее, просто-напросто те, кто возжелал стать знаменитыми, решили свергнуть тех, кто уже прославился.
Медаль
По пути в Хранилище Досье Анка рассказал Люинь правду о революции.
Они сидели рядом в туннельном поезде. Анка прижался спиной к стенке вагона, положил руку на узкий подлокотник и вытянул ноги. Вид у него был расслабленный и свободный. Его холодные синие глаза были безмятежны, как вода в озере зимней ночью.
Люинь повернула голову к нему:
– Что имела в виду Чанья насчет начала революции?
Легкая улыбка тронула губы Анки.
– А, ты про это. Она имела в виду пьесу.
– Пьесу?
– Комедию. Про Землю и Марс. У тебя там есть несколько строк.
– Что? Я об этом понятия не имею!
– Не переживай. У тебя там совсем маленькая роль. – Анка улыбнулся шире. – Мы с тобой оба поем в хоре, который как бы комментирует действо. Там всё легко и просто. Время от времени мы поем: «О, это прекрасно, прекрасно!» или «Ах, какая красота, красота!». В общем, что-то в этом духе. Как только освоишься и пробудешь еще пару дней дома, потом легко освоишь сюжет. Пара прогонов – и всё будет отлично.
– И всё? – облегченно выдохнула Люинь. – А меня прямо затрясло, когда она произнесла слово «революция».
– Пьеса и вправду называется «Революция». Это ответ на Творческую Ярмарку.
– Погоди. Эта пьеса ставится для Творческой Ярмарки?
– Нет. Она не будет частью конкурса. План такой: показать этот спектакль в день финального тура.
– Значит, мы не бойкотируем Ярмарку?
– Скорее, мы ее бойкотируем, участвуя в ней.
– А… ну, хорошо.
Люинь успокоилась и улыбнулась. Она-то волновалась, боясь, что ее друзья планируют учинить что-то ужасное, революционное, и так радостно было узнать правду.
«Революция – это хорошо?» – об этом Люинь размышляла со времени первого письма от Чаньи. Она чувствовала, что ее запроса в Хранилище Досье может оказаться недостаточно, что у нее останется неуверенность – действительно ли им стоит воспротивиться этому миру и если да, то конкретно – каким частям этого мира. Всё утро она старалась отвлечься и не думать о последствиях таких действий и реакции Руди и деда. Но ответ Анки избавил ее от всех тревог. Реальность явно была более креативна, чем все ее домыслы. Пьеса под названием «Революция» – комедия, вот и всё! Люинь рассмеялась.
– На самом деле мне всё же придется участвовать в конкурсе, – сказала она Анке.
– О?
– Джиэль включила меня в свою команду.
– А.
– Я не хотела, но Джиэль вела себя так напористо, что я не смогла от нее отбиться.
– И что вы будете демонстрировать?
– Одежду. Некий наряд, который вырабатывает электричество. Пьер – специалист по фотоэлектричеству и изготовлению тонких пленок. Думаю, он нашел способ, как преобразить технологию солнечных батарей, которые стоят у нас на крышах, для изготовления мягкой ткани, из которой можно шить одежду.
– Правда? – Анка вдруг резко выпрямился и стал очень серьезен. Его глаза засияли. – И что же это за ткань?
– Я ее еще не видела, – ответила Люинь. Джиэль мне сказала, что из этой ткани можно изготовить прозрачные доспехи.
– Интересно, – проговорил Анка.
– Не хочешь мне сказать, о чем ты думаешь? – спросила Люинь.
– Пока не могу точно объяснить.
Люинь видела, что Анка задумался. Какое-то время он смотрел в окно вагона, негромко постукивая кончиками пальцев по подлокотнику сиденья. Чуть погодя он спросил:
– Ты могла бы спросить у Пьера, смогут ли другие воспользоваться его изобретением?
– Имеешь в виду себя?
Анка кивнул.
– Хорошо, я спрошу.
Люинь заметила, что Анкой овладело то самое сдержанное волнение, с которым он когда-то вел ее через толпу на Земле. Она давно не видела его таким. У нее возникло такое чувство, что все ее ощущения обострились, она стала более живой и словно бы оказалась в
