и у прочих дарвиновских адаптаций, у нее есть ограничения – и я привел примеры ее темной стороны, – но также у нее есть невероятные достоинства и головокружительные возможности.
Надеюсь, Чарльз Симони был доволен, что я учредил эту серию лекций в его честь, и я рад, что мой последователь, Маркус дю Сотой, продолжает эту традицию. К моему удовольствию, Чарльз делал все возможное, чтобы каждый год прилетать на лекции, в том числе в 1999-м, когда Дэн Деннет читал самую первую. На ужине после той лекции я предложил выпить за здоровье Дэна и Чарльза. Полный текст, который я произнес, можно найти в интернете, но я хотел бы завершить эту главу тем же, чем завершил тогда речь.
Трудно поверить, что я уже четвертый год – профессор имени Симони. Не передать, как мне повезло оказаться на этой должности и как я благодарен Чарльзу за его щедрость. Не только от своего имени, но и от университета – я могу и не напоминать вам, что это бессрочное пожертвование университету, с которым Чарльз раньше не имел никаких отношений. Бессрочное означает, что со мной придется мириться еще всего лишь десять лет, а потом у нас будет новый профессор имени Симони. Но за это время Чарльз стал для нас с Лаллой добрым другом. И добрым коллегой — мы много беседуем о науке и мире разума, и я обнаруживаю, что все время учусь у него и оттачиваю свои аргументы в наших дискуссиях.
Чарльз представляется мне своего рода интеллектуальным Джеймсом Бондом. Он живет на полную катушку, и он не будет возражать, если я скажу, что он живет на полной скорости. Он обожает гаджеты и быстрые машины, управляет собственными вертолетом и самолетами – и обычными, и сверхзвуковыми. Но беседа с ним совсем не похожа на то, что можно ожидать от Джеймса Бонда. Она, скорее всего, окажется посвящена Природе Сознания, Сингулярному Началу Времени, Принципу Свободы Слова или надежде на Единую Теорию Всего.
Чарльз останавливался у нас дома четыре или пять раз, и мы всегда счастливы принимать его. Мы реже бывали в Сиэтле, в основном из-за того, что у нас нет такой коллекции “Лирджетов” и “Фэлконов”. Но мы побывали на его незабываемом новоселье в его уникальном незабываемом доме. Вилла Симони – одно из самых изобретательно спланированных зданий, какие я видел в жизни: стеклянные стены сходятся под невероятными углами, суперсовременная архитектура служит идеальным фоном для картин Вазарели и компьютерного экрана во всю стену[123].
К сожалению, мы были вынуждены пропустить прошлогоднюю вечеринку по случаю его пятидесятилетия, но могли ее себе представить и посетить мысленно – в виде небольшого стихотворения, которое я сочинил по этому случаю. Стоит пояснить, что тогда же вышла моя книга “Расплетая радугу” о Китсе и Ньютоне, о науке и поэтах.
Позабудьте Джона Китса,
И Ньютону не сравниться,
Что там Уильям Батлер Йейтс,
Уильям Вордсворт, Уильям Гейтс!
Где там радуги свеченье —
Вот титан из Возрожденья!
Вся ясна ему наука,
Он летит быстрее звука,
Невзирая на года.
(В курсе техники всегда,
Даже “Виндоус” понимает.)
Прямо в радугу влетает!
Чарльзу – слава и почет,
Пусть летит всегда вперед!
Расплетая нити научного полотна
Десятилетия моей жизни отмечены двенадцатью книгами: подготовка, сочинение и редактура занимали все мои мысли. Но все эти книги можно найти и прочесть, поэтому было бы бессмысленно пересказывать их одну за одной в автобиографии. Я уже упоминал их названия в примерном хронологическом порядке, когда рассказывал о наших взаимоотношениях с агентами и издателями. Теперь я могу различить некоторые темы, возникающие в моих книгах вновь и вновь: надеюсь, это не прозвучит слишком напыщенно, но мне кажется, что вместе эти темы складываются в некоторую картину мира с точки зрения биолога, по крайней мере, стремящуюся к цельности. Я постараюсь проследить каждую тему через книги, в которых она последовательно развивалась, и вернуться к моменту ее возникновения в моей жизни – а хронология будет прослеживаться лишь приблизительно.
Таксомоторная теория эволюции
В книге “Неутолимая любознательность” я вспоминал, как в Оксфорд приезжала команда японских телевизионщиков. Они явились в черном лондонском такси, из которого во все стороны торчали штативы, лампы, зонты-отражатели и прочее съемочное оборудование. Режиссер очень хотел провести интервью в такси, на ходу. Это оказалось непросто, отчасти потому, что официальный переводчик говорил на английском, которого я понять не мог, так что “интервью” вынужденно превратилось в импровизированный монолог, а незадачливого переводчика отправили на час бродить по улицам, а отчасти потому, что лондонский таксист не знал Оксфорда, так что моя речь то и дело прерывалась возгласами: “Налево! Направо!” Когда мы вернулись в Новый колледж, я поинтересовался, почему нужно было снимать в такси, на что получил озадаченный ответ режиссера: “Хо! Разве вы не автор таксомоторной теории эволюции?” Теперь озадачен был я – только потом я догадался, откуда это взялось. В своих работах я нередко называл человеческий организм “машиной выживания” для генов, которые “ездят на ней”. Мое предположение (которое я, впрочем, никогда не проверял) – что японский переводчик одной из моих работ позволил себе некоторую поэтическую вольность и перевел слово “машина” (vehicle) как “таксомотор”. А из природы телевидения следует, что это достаточная причина, чтобы провести интервью, разъезжая в такси. Но сейчас дело не в автомобилях: я должен объяснить теоретическую значимость “машин”.
Один из неизбывных – и раздражающих – аргументов критиков “Эгоистичного гена” – в том, что там ошибочно описан уровень, на котором действует естественный отбор. Что характерно, эту ошибку лучше других описал Стивен Гулд, чья гениальная способность к неправильному пониманию сочетается с красноречием, с которым он это понимание проявляет:
Среди эволюционистов вспыхнули оживленные споры, когда дарвиновский фокус на отдельных особях был поставлен под сомнение. Сомнения пришли и с уровня выше, и с уровня ниже. С уровня выше пятнадцать лет назад выступил шотландский биолог В. К. Уинн-Эдвардс, взбудоражив ортодоксов: он заявил, что единицы отбора, по крайней мере в эволюции социального поведения, – группы, а не отдельные особи. С уровня ниже недавно высказался английский биолог Ричард Докинз и взбудоражил меня: он заявляет, будто единицы отбора – сами гены, а особи – лишь временные их вместилища[124].
Гулд был прав в том, что Дарвин
