— Да уж, обхохочешься, — вздохнул я.
— Такое совпадение вас не радует? Почему? По крайней мере, вы знакомы с этим человеком, я правильно понимаю? И можете расспросить его про ключ, а вам того и надо. Или нет?
— Я уже сам толком не понимаю, чего мне надо, — вздохнул я. — Ладно, разберусь. В любом случае огромное вам спасибо. Я, честно говоря, не особо рассчитывал, что вы сообщите мне имя покупателя. Думал, в лучшем случае узнаю, в каком городе осел наш ключ. А он, оказывается, у Чумы…
— У Чумы? — настороженно переспросила пани Гражина.
— Его так иногда называют — Доктор Чума, — пояснил я. — С легкой руки благодарных пациентов.
— Ну и ну, — пани Гражина озадаченно покачала головой, но лицо ее тут же прояснилось, и она спросила заговорщическим шепотом: — Еще пирожков?
— Обязательно, — кивнул я. — И еще кофе. И кружку чая с ромом. Вы уже поняли, что я ваш навеки?
— Поняла, — невозмутимо подтвердила пани Гражина. И пошла на кухню.
А я остался сидеть на высоком барном табурете. В моей внезапно опустевшей голове, как птичка в клетке, билась одна-единственная мысль: «Ни хрена себе. Ни хрена себе. Ни хрена себе». Но даже ее я как-то ухитрился выпустить наружу. Пирожки пани Гражины весьма тому способствовали.
Пока я сидел в кафе, мир изменился. То есть, строго говоря, изменилась только погода. Солнце спряталось за тучи, и сумерки наступили раньше положенного срока. Город стал черно-белым, как кадры из старого кинофильма, а редкие цветные пятна: синяя афиша, красная занавеска на окне, желтый воздушный шарик в руке ребенка — выглядели так, словно их только что наспех раскрасили фломастером. Гулявший весь день по городу при ярком солнечном свете, я сперва ничего не узнавал, и только когда вышел на Главный Рынок, кое-как сориентировался и — не сразу, но всего со второй попытки — нашел переулок, где находилась моя гостиница. Пришел, упал на постель, отправил Карлу sms: «Позвони, когда сможешь, есть новости» — и мгновенно уснул, кажется, не столько от усталости, сколько от нежелания обрабатывать информацию, счастливым обладателем которой стал. Со спящего какой спрос.
Проснулся я не от телефонного звонка, а от стука в дверь. Сумерки за окном к этому времени успели окраситься в сливово-синий цвет, а комнату уже заполнила самая настоящая ночная тьма. Спросонок я удивился — неужели здешние горничные затевают уборку по вечерам? — но все-таки встал, рассудив, что открыть дверь и скорчить недовольную рожу гораздо проще, чем вступать в переговоры.
Однако никакой горничной за дверью не было. И вообще никого. Кто-то, надо понимать, перепутал номер. И уже исправился. А я, дурак, подскочил. И что мы с этого имеем? Правильно, ватные ноги и голову, которая не то чтобы болит, но подозрительно много весит, как и положено после короткого вечернего сна. Единственный выход — немедленно выпить кофе. Благо на кухне стоит прекрасный агрегат, предназначенный для его приготовления, и приветливые сотрудники гостиницы не далее как нынче утром хором уговаривали меня разнузданно использовать его в любое удобное время.
В коридоре было пусто, в соседних номерах — тихо и темно, на кухне тоже ни души. Правильно, подумал я, конечно, восемь вечера, все нормальные приезжие в это время как раз начинают прожигать жизнь, и только ты, как хороший мальчик, в смысле, как последний придурок, смирно лежишь в постельке, объевшись пирожков.
Я твердо пообещал себе наверстать упущенное. Вот сейчас выпью кофе, приободрюсь и пойду на улицу. Кабаки — бог с ними, но хоть погляжу, как выглядит Краков ночью. Прельстительное, должно быть, зрелище.
Я наполнил кружку, удивляясь, насколько беззвучно льется тонкая струйка кофе, добавил сливки, размешал ложкой, поставил кружку на стол и вздрогнул, не услышав стука при соприкосновении ее толстого дна со столешницей.
Совсем нервы ни к черту стали, с досадой подумал я. Сделал глоток и тут же отшвырнул кружку в сторону — кофе оказался совершенно безвкусным. Не дрянным, а именно безвкусным, как дистиллированная вода. Кружка беззвучно упала на пол, но не разбилась, и кофе не расплескался, как следовало бы ожидать, а тонкой струйкой вылился на пол. Устыдившись, я взял с полки прорезиненную тряпку, вытер лужу, поставил кружку в раковину, налил себе новую порцию кофе, попробовал и снова не ощутил — не только его вкуса, но даже влажности и температуры. Вообще ничего.
Это, получается, я опять из сна в другой сон проснулся, мрачно подумал я. Интересно, теперь так каждую ночь будет? Хоть бы Карл поскорее позвонил. Уж телефонный-то звонок меня точно разбудит по-настоящему… Или нет? И что теперь делать, интересно?
Как — что? — ответил я сам себе. Ты же собирался гулять? Ну вот, иди. Сон о прогулке по ночному Кракову — это гораздо более увлекательно, чем сон о безвкусном кофе в гостиничной кухне. Скажешь, нет?
Поставив кружку в раковину, я пошел к выходу. О куртке, бумажнике и телефоне можно было не беспокоиться, какая, к черту, разница, приснятся они мне или нет, если рано или поздно я снова проснусь в треугольной комнате, окруженный своим скудным скарбом. Знаем, плавали.
Я спустился по лестнице, совершенно не чувствуя прикосновения ног к ступеням, шел, как по воздуху, но не падал, даже равновесия не терял, — и на том спасибо. Но холод дверной ручки все-таки ощутил. Это меня приободрило и одновременно испугало. Вдруг все-таки не сон, а… Что именно — об этом я даже думать не хотел.
А выйдя на улицу, я понял, что запланированное сновидение о прогулке по ночному Кракову мне пока не светит. Потому что никакой улицы, строго говоря, не было. Зато под ногами наконец появилась земля. Сколько угодно прекрасной твердой почвы, поросшей густой, свежей травой. И звездное небо над головой имелось, в неограниченном количестве. И величественные деревья, опознать которые в такой темноте я не смог бы, даже вооружившись определителем растений. И больше ничего. В смысле, никакого города. Ни людей, ни мостовых, ни автомобилей, ни единого жилого дома. Даже здание гостиницы, из которого я только что вышел, уже благополучно растворилось в ежевичной черноте ночи. Правда, где-то далеко на холме горели огни костров. Но я вовсе не был уверен, что хочу встретиться с теми, кто их разжег. Чур меня, чур.
— Это Карродунум, — негромко, но очень четко произнес за моей спиной мужской голос.
Я вздрогнул и обернулся, готовый ко всему. Однако представшее моему взору зрелище вовсе не требовало какой-то специальной подготовки. Передо мной был человек примерно моего роста в надвинутой на глаза жокейской кепке — то ли тот, который требовал у Гражины остатки сваренного для меня кофе, то ли просто обладатель аналогичного головного убора. Сон-то, конечно, мой, а все равно поди разбери, кто тебе снится, когда лица почти не видно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
