Суворов уже терял терпение, когда к турецкому флоту присоединилась эскадра из Варны. «Сомневаться не извольте!» — ободряюще написал он Потемкину (Д II. 303–306). Вскоре в его распоряжении были точные разведданные о составе, вооружении и командах всех турецких кораблей, даже о характере их командиров. Ударной силой Очаковской эскадры, нацеленной на Кинбурн, были 3 линкора, А фрегата, 3 больших и 15 малых канонерских судов. С моря в 8 милях от косы стояла эскадра капитана Челеби из 6 линкоров, 5 фрегатов и 10 малых канонерок. Она охраняла Очаковскую эскадру от русского флота из Севастополя. Решительная атака на Челеби, с последующим добиванием вражеских кораблей в Лимане, могла лишить турок трети флота[58]. О странном маневре и судьбе эскадры Войновича Александр Васильевич не знал[59].
«Нежелательно, чтоб турки ушли!» — говорил Александр Васильевич, заманивая врага на решающее сражение. Он даже не сильно тронул два пробных десанта турок на Кинбурнскую косу. Осмелев, 1 октября 1787 г. противник нанес главный удар. Шестьсот пушек изрыгали на россиян ядра и бомбы. Пять тысяч морских пехотинцев из янычар[60] — ударные силы турок — во главе с французскими инструкторами высадились на косе и умело окопались, построив в считанные часы пятнадцать укрепленных линий!{73}
Суворов молился в храме: было празднование Покрова пресвятой Богородицы. Вестников, докладывавших о высадке турок, отсылал — «пусть все вылезут!» Диспозиция на сражение уже была дана, полки и резервы строились, кавалерия, расположенная на косе в 10 и 36 верстах, скакала на помощь. После литургии Александр Васильевич велел служить молебен «на победу и одоление врагов». Все солдаты и офицеры готовились с чистым сердцем умереть, но победить врага. Когда командующий вышел из храма, янычары приблизились к Кинбурну настолько, что их флот не мог стрелять.
Суворов позволил мусульманам закончить полуденный намаз. Только когда турки подступили к стенам крепости вплотную, на выстрел картечью, грянули русские пушки, солдаты и казаки ударили холодным оружием. Солдаты были заранее приучены генерал-майором Рецем «к быстроте и сильному удару, не теряя огня по-пустому» (Д II. 282). В первой линии шли, построившись в каре, Орловский и Шлиссельбургский пехотные полки. За ними в интервале, оставленном для перекрестного огня артиллерии, наступал Козловский полк. Фланги защищали два легкоконных эскадрона Павловградского и Мариупольского полков и донские казачьи полки Орлова, Исаева и Сычева.
Началось сражение небывалое: в нем с обеих сторон не было малодушных! «Кто боится Бога — неприятеля не боится», — говорил Суворов. Противники были в том едины. «Какие же молодцы! — воскликнул Александр Васильевич. — С такими я еще не дрался! Летят больше на холодное оружие». «Басурман сильно поразили штыками и копьями, кололи до их ложементов. Тут они наихрабро сразились. При жестокой пальбе нам надлежало… идти через рвы, валы и рогатки, чем далее, тем теснее. Неверные их с великой храбростью защищали. Отличный Орловский полк весьма поредел. Вторая линия вступила в бой сквозь первую линию. Уже мои осилили половину ложементов — и ослабли. Я велел ударить двум легкоконным эскадронам: турки бросились на саблях, их сломили и нас всех опрокинули, отобрали от нас все ложементы назад».
Суворов отдает должное доблести противника. «Неприятельское корабельное войско, какого я лучше у них не видал, преследовало наших с полным духом». Командующий сам ринулся в бой во главе Шлиссельбургского полка. Лошади его оторвало голову. Суворов поднялся и вновь повел солдат в атаку. Впрочем, честь этого порыва Александр Васильевич отдал рядовому. «Я бился в передних рядах Шлиссельбургского полка. Гренадер Степан Новиков, на которого уже сабля вознесена была вблизи меня, обратился на своего противника, умертвил его штыком, другого, за ним следующего, застрелил и, бросившись на третьего, — они побежали назад! Следуя храброму примеру Новикова, часть наших погналась за неприятелем на штыках».
Русские ворвались в ложементы — но пушки турецкого флота косили их «с полувыстрела». «Головы наши летали, — писал Суворов. — Пехота отступила… мы потеряли пушки. Бог дал мне крепость: я не сомневался».
Турки продолжали наращивать силы десанта. Их корабли приблизились к косе вплотную, расстреливая русских картечью. Две парусно-гребные шебеки, имевшие на борту по две дюжины пушек, подошли настолько близко, что были потоплены русской полевой артиллерией. Затем меткими выстрелами из крепости были потоплены две турецкие канонерские лодки. Появись флотилия Мордвинова, считал Суворов, и битва была бы выиграна легко: «дешева была бы разделка» (Д II. 318). Но русские фрегаты, базу которых защищал Кинбурн, так и не появились. Один де Ломбард на «Десне» ринулся на весь неприятельский флот, смешал его и часть обратил в бегство.
Пушкари Кинбурна потопили уже пять кораблей врага. Но турецкие моряки сражались с потрясающей храбростью, подойдя к самому берегу и стреляя буквально в упор. «Чрезвычайная пальба неприятельского флота, сквозная на нас, причиняла нам великий вред». Множество командиров было убито и тяжело ранено. Суворов получил в левый бок заряд картечи. «Наши снова начали уступать». «При битве холодным оружием пехота наша отступила в крепость».
Солнце было на закате. Суворов ввел в бой последний резерв из гарнизона крепости: две Шлиссельбургские и Орловскую роты. В сражение вступили легкоконная бригада Павловградского и Мариупольского полков, проскакавшая 10 верст, и легкий батальон Муромских солдат, успевший к кульминации битвы, пройдя маршем 14 верст. Солдаты ударили в штыки, кавалерия и казаки поддержали их натиск.
Сражаясь насмерть, янычары потеряли все 15 укрепленных линий. «Уже басурман знатная часть была в воде… — писал Суворов, — они опять в рубку, и то было их последнее стремление. Прострелена моя рука. Я истекаю кровью». «Турки убрались на узкий язык мыса», но их корабли не бросили десант, а подошли вплотную и «стреляли вдоль нас по косе еще больнее». Русские пушки не отстали: ударили картечью во врага, сгрудившегося на узкой стрелке косы длиной в сто сажен. Кавалерия бросилась в атаку «по кучам неприятельских трупов». «Победа полная!» К полуночи вытесненные с косы янычары были уже по горло в воде. «Флот неприятельский умолк». К Суворову прибыл, проскакав 36 верст, Санкт-Петербургский драгунский полк, «коего поспешностью я… нахвалиться не могу».
«Осталось нашим только достреливать варваров вконец… Я кончил истребление». Вражеский флот отошел от берега, как будто не хотел забрать выживших десантников обратно. Суворов велел оставить в живых 500 беспомощных, стоявших по горло в воде янычар, и на рассвете позволил забрать их на турецкие шлюпки. Двенадцать лет спустя Бонапарт, воюя в 1799 г. с такими же турками, прикажет — тоже на берегу моря — расстрелять 4 тысячи пленных, которым была обещана жизнь. Суворов считал отношение к поверженному врагу верным признаком наличия или отсутствия добродетели, без которой «нет ни славы, ни чести», нет самой победы. Его победа была блистательной и несомненной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
