Кстати, почему наших поэтов всегда так тянет в Персию? Именно туда мечтал попасть и сам Лермонтов. Он писал С. А. Раевскому: "Я уже составлял планы ехать в Мекку, в Персию и проч.". Мечтал о Персии и его друг, поэт-декабрист Александр Одоевский. В 1835 году он сожалел о несбывшемся "проекте отправиться в Персию вместе с добрым и дорогим Александром Грибоедовым". Еще один русский поэт Дмитрий Владимирович Веневитинов писал брату в период русско-персидской войны (1826–1828): "Молю Бога, чтобы поскорее был мир с Персией, хочу отправиться туда при первой миссии и на свободе петь с восточными соловьями". И уже незадолго до смерти в 1827 году мечтательно планировал: "Я еду в Персию. Это уже решено. Мне кажется, что там я найду силы для жизни и вдохновения". Вот и Печорин утолил свою тягу к Востоку, реализуя в романе несбывшуюся мечту самого Лермонтова уехать от всей постылой казарменной николаевщины в неведомую Персию. А там уж можно на обратном пути где-нибудь и умереть по дороге. Вспомним и "Персидские мотивы" Сергея Есенина. Персия мелькает в стихах всех ведущих поэтов Серебряного века. Что нас всех, русских, славян, притягивает к этой древнейшей цивилизации?
Даже в самых личных и интимных письмах мы все пишем немножко не от себя, а от некоего лирического героя. "Мысль изреченная — есть ложь". Что бы мы про себя ни говорили и ни писали хорошего или плохого, будет добавляться, как бес из тумана, выдуманный образ. А уж если пишет гениальный автор, то какие бы свои сокровенные мечты, мысли и чувства он ни открывал перед нами, какие бы ядовитые подробности ни писал как бы о себе, как бы ни признавал самого себя главным героем, ясно, что это описание всех своих пороков перерастает, как правильно написал сам же Михаил Лермонтов в предисловии ко второму изданию романа, в "…портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии".
Но не лукавил ли автор в своем предисловии, написанном уже после известного мнения о романе самого императора Николая I? Не выглядит ли это предисловие как оправдание героя (и самого себя) перед своим государем? Это неизвестно. Известно лишь, что письмо Николая I своей супруге Александре Федоровне было опубликовано сначала в немецкой печати еще в 1913 году, а в русской — в 1921 году, и содержится в этом письме императора своей жене (давней и верной поклоннице таланта Лермонтова, по чьей просьбе он и взялся читать роман Лермонтова), написанном 12/24 июня 1840 года, анализ этого романа. Там изложена ясно и литературоведчески четко императорская оценка "Героя нашего времени" и его автора. Любой консервативный литературовед может позавидовать такой четкой оценке. Император Николай I объяснял, что, начав читать роман, вначале было обрадовался, решив, что именно Максим Максимыч и есть "герой нашего времени". Однако, обнаружив в дальнейшем свою ошибку, очень на автора вознегодовал. И уже на всю жизнь. Он мог забыть шалости с дуэлями, пьянки, вольное поведение, но книги, особенно талантливые (а вкус у него, несомненно, был), которые могли принести вред его державе, его правлению, он не забывал никогда. Ни Пушкина, ни Рылеева, ни Лермонтова…
Письмо это было впервые напечатано (к сожалению, не целиком) в труде немецкого историка Теодора Шимана "История России в царствование Павла I и Николая I". На русском языке письмо это процитировано Е. В. Тарле в его статье-некрологе "Теодор Шиман". Подлинник был написан по-французски.
Мы имеем русский перевод этого письма с немецкого перевода Шимана, который предваряет свою цитату словами: "Государь не любил этого поэта":
"13 июня 1840 г. 10 1/2. Я работал и читал всего "Героя", который хорошо написан. 14 июня. 3 часа дня. Я работал и продолжал читать сочинение Лермонтова; я нахожу второй том менее удачным, чем первый… 7 часов вечера. За это время я дочитал до конца "Героя" и нахожу вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде. Это то же самое преувеличенное изображение презренных характеров, которое имеется в нынешних иностранных романах. Такие романы портят характер. Ибо хотя такую вещь читают с досадой, но все-таки она оставляет тягостное впечатление, потому что, в конце концов, привыкаешь думать, что весь мир состоит из подобных людей, у которых даже лучшие на первый взгляд поступки проистекают из отвратительных и фальшивых побуждений. Что должно из этого следовать? Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего пребывания на земле? Ведь и без того есть наклонность стать ипохондриком или мизантропом, так зачем же поощряют или развивают подобного рода изображениями эти наклонности! Итак, я повторяю, что, по моему убеждению, это жалкая книга, обнаруживающая большую испорченность ее автора".
Характер капитана намечен удачно. Когда я начал это сочинение, я надеялся и радовался, думая, что он и будет, вероятно, героем нашего времени, потому что в этом классе есть гораздо более настоящие люди, чем те, которых обыкновенно так называют. В кавказском корпусе, конечно, много таких людей, но их мало кто знает; однако капитан появляется в этом романе как надежда, которой не суждено осуществиться. Господин Лермонтов оказался неспособным представить этот благородный и простой характер; он заменяет его жалкими, очень мало привлекательными личностями, которых нужно было оставить в стороне (даже если они существуют), чтобы не возбуждать досады. Счастливого пути, господин Лермонтов, пусть он очистит себе голову, если это может произойти в среде, где он найдет людей, чтобы дорисовать до конца характер своего капитана, допуская, что он вообще в состоянии схватить и изобразить его".
Очевидно, в семье императора не раз обсуждали творчество Михаила Лермонтова, и женская часть семьи уговаривала императора принять все достоинства этого автора, приблизить его к себе. Получилось наоборот. Понятно, что и дуэль недавняя Михаила Лермонтова с молодым Барантом, сыном французского посла, тоже обсуждалась. И уже как итог, и за дуэль, и за своего Печорина, отправился Михаил Лермонтов вновь в ссылку на Кавказ, а император Николай I уже навсегда невзлюбил всё его творчество, да и его самого.
Николаю I, как мы знаем, понравился в романе образ Максима Максимыча, вот кто должен был стать "героем его времени". В 1841 году Лермонтов, может быть, отвечая на пожелания Николая, написал очерк "Кавказец", в котором "дорисовал" тип Максима Максимыча. Получилось, однако, не то, что нужно было Николаю: цензура этот очерк запретила.
Печорин — этакий эгоистичный везунчик, который портит жизнь всем, с кем ему приходится сталкиваться, отравляет их существование и часто вполне осознанно. Он не умеет ни любить, ни ненавидеть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
