А черев час налетел шторм. Облако на горизонте быстро росло и клубилось. Море закипало. Черная туча закрывала небо. Свет мерк. Становилось темно. Ревущий ветер вздымал волны. Шхуну кидало вверх и вниз. Стремительные потоки обрушивались на палубу. Заглох мотор.
— Наверх! К парусам! Все наверх! — надрывался боцман. — Руби ванты!
Матросы, держась за леера, передвигались по палубе на четвереньках, поливаемые водопадами воды, суетились, мешая друг другу. В сущности, и матросов среди них не было, так, голытьба, — вот когда это проявилось, при первом серьезном шторме.
Андрей выскочил в момент, когда «Преподобного Фому» медленно поднимало к верхушке гигантской черной волны, нависающей и уже опасно закругляющейся над шхуной. Стремительно падало на голову черное небо. Балансируя по ускользающей из-под ног палубе. Белопольский с трудом сделал несколько шагов. Мачта позади него упала, обрывая снасти, и вдруг шхуна и все, что было на ней, рухнуло в гудящую волну. Качнулось, оторвалось от кипящей волны и взлетело ввысь, в небо. Вслед за Андреем неслись по палубе какие-то предметы, ящики, грохотала сорванная с креплений небольшая лебедка, катились кричащие люди. От кормы к носу пронесся стремительный белый поток. Андрей летел в нем, чувствуя полное бессилие, думая лишь о том, как бы зацепиться, не дать волне смыть себя в море. О в больно ударился. В это время волна схлынула, нос шхуны со стоном и скрипом стал задираться, небо, посветлев и качнувшись, стало приближаться. Андрею удалось схватиться за леер. Он подтянулся, волоча обессилевшее тело, и прижался к стойке, охватив ее руками и ногами.
— Тонем! — несся чей-то истерический визг.
— К помпе! — раздался голос боцмана, и Андрея сильно толкнуло вправо. Он не удержался на трапе и полетел вниз, в душную трюмную темноту. Падая, ударился о ступеньку трапа и полетел еще ниже, в зловонную воду на дне трюма...
Еще много часов бушевало Черное море. Но шторм отходил уже на запад. «Преподобный Фома», к общему удивлению остававшийся на плаву, походил на раздавленную и порванную коробку, носившуюся по воле волн. С поломанной грот-мачтой и повисшей бизанью, с порубленным и порванным такелажем, поврежденным рулем, трюмами и мотором, залитыми водой, корабль смещался к западу, в сторону Константинополя. Ручные помпы не справлялись с откачкой. Все матросы авралили уже вторые сутки.
К вечеру, когда механику удалось наконец запустить мотор и «Преподобный Фома» двинулся на малых оборотах по ветру, за ними погнался военный катер, вооруженный пушкой и двумя пулеметами системы «Кольт».
— Турки! — закричал боцман. — Беженцев вниз! Трюмы задраить!
Катер приблизился. С него приказали заглушить машину. Пятеро турок в широченных шароварах, фесках, красных бархатных жилетках, увешанные оружием с головы до пят, поднялись на борт и велели построить команду у мостика. Старший над ними, горбоносый, размахивая маузером перед всегда сонным капитаном, чудовищно коверкая французские слова, требовал документы на грузы, команду и судовой журнал. И повторял, если он найдет тут хоть одного грека, капитан будет расстрелян.
— Сто хочет эта собачий сын? — невозмутимо спросил капитан Юсуфа, турка. Тот объяснил, и тогда капитан, пожав плечами, сказал: — Пусть кофорит с босман. — И полез на мостик: — Дайт им теньги, босман.
Турки проводили капитана недоумевающими взглядами. И тут, выстрелив из маузера и взъярившись, горбоносый подскочил к Юсуфу — он был матросу по пояс — и, тыча стволом ему в живот, быстро и гневно залопотал что-то. Огромный Юсуф согласно кивал и униженно кланялся, испуганно косясь на пистолетное дуло. И перевел:
— Спрашивает, сколько беженцев везем?
— Скажи, штормом с палубы смыло.
— Поверит разве?
— Неужели детей на смерть отправим? — возмутился боцман — Аллахом клянись. Аллах простит.
— Они гяуры, — мрачно возразил Юсуф. — Не могу. Никак мне нельзя.
— Скажи, задерживать станут, утонем: забортной воды набрались. Даю пятьсот лир, пусть отпускают. А в трюмах вода, ясно?
— Он согласен, — облегченно перевел Юсуф.
Боцман достал мешочек, висящий на груди, отсчитал деньги.
Горбоносый схватил их и, вращая глазами, закричал что-то.
— Говорит, не хватает десять лир, — пояснил Юсуф.
— Пусть подавится! — боцман швырнул турку ещё несколько бумажек, смятых в кулаке, и тот схватил их на лету. И засмеялся — точно заклекотал, давая команду покинуть шхуну. Тут, к несчастью, он и заметил Христо, грека, и, схватив его за ворот брезентовой куртки, вытащил из группы матросов, старающихся прикрыть несчастного.
— Грек? — радостно спросил он.
Тот кивнул, и, повинуясь взгляду старшего, турки схватили Христо, бросили под ноги горбоносого. Потрясенный страхом грек пополз на коленях, стеная и сипло затянув суру из Корана. Турки совещались, на чем его повесить. Матросы «Преподобного Фомы» взирали на происходящее с холодным любопытством. Андрею показалось, он услышал, как заключается пари — вздернут Христо или его пристрелит начальник. Очевидно, выигрывали первые: на несчастного грека накинули петлю и поволокли по палубе. Христо хрипел, задыхаясь. Андрей чувствовал, как нарастает в нем ярость. Но он не успел вмешаться: боцман шагнул вперед и наступил ногой на веревку. Турки выжидательно посмотрели на своего горбоносого, тот — недоуменно — на Юсуфа.
Боцман стал говорить, что Христо русский грек, за греков Турции они не ответчики, турок уважают, а греческих греков ненавидят, как первейших врагов, из-за которых вынуждены страдать. Турок выслушал боцмана, затем — испуганно бормотавшего что-то Юсуфа и коротко заключил:
— Сто лир, — и посмотрел на боцмана. Пускай Христо платит, — боцман демонстративно повернулся спиной к турку.
— Сто лир! Я даю! — закричал несчастный пленник.
Христо отпустили. Он вскочил, нашаривая кошелек в глубоких карманах.
— Двести! — приказал турок.
Христо, вытащив кошелек, торопливо пересчитал наличность, выкрикивая:
— Пятьдесят! Шестьдесят! Восемьдесят пять!.. Сто двадцать!.. Сто сорок!.. Сто сорок семь!.. Все! — И сказал сокрушенно: — Больше нет.
— Двести! — повторил турок. — Возьмите его!
На несчастного мигом вновь накинули петлю.
— Друга! — взмолился он, падая на колени и протягивая руки к матросам «Преподобного Фомы». — Братья! Спасите! Я отдам!
Команда молчала. Продолжая стоять на коленях, с петлей на шее, Христо протягивал деньги каждому, оглашая шхуну рыданиями.
— Подонки! Вы все — подонки! — не выдержал Белопольский. — Его убьют из-за пятидесяти лир. Он же наш... товарищ?!
— О! Господин сказал «товарищ»? — насмешливо бросил боцман. — Это прогресс! Остается выложить деньги. -
— Даю! — отозвался Андрей. — Хотя этот подонок не стоит и трех лир.
— Так рассуждает каждый из нас. — подытожил боцман. — Стоит ли тратиться?
— Прошу! Я прошу вас! — молил Христо. — Я отдам! Клянусь!
Андрей дал сорок лир — все, что было. Остальные собирали по лире, по две.
Пересчитав деньги, горбоносый удовлетворенно засмеялся и, демонстрируя мастерство, пальнул в сигнальный фонарь на мостике и, срезав его первым выстрелом и еще веселее рассмеявшись, пошел к трапу. Турки мгновенно очистили палубу.
В начале третьих суток путешествия, к вечеру, мощное течении втянуло в Босфор «Преподобного Фому». Ошвартовались у пристани в Румели Гиссаре, освободились от греческих беженцев, а утром малым ходом доползли до каботажной пристани Селибазар...
Прожив вновь тот, старый кусок жизни, Белопольский с горькой насмешкой над собственной наивностью подумал сейчас о том, что, пока где-то на земле идет война и одни люди убивают других, никому не удастся остаться над схваткой, стать в сторону безучастным наблюдателем. Надо делать выбор. Каждому придется делать свой выбор. И чем скорее, тем лучше. Тогда человек перестает быть щепкой, которую волны носят по морям и океанам. Надо только помнить все, ничего не забывать. Тот, кто забывает о прошлом и прожитом, рискует пережить его вновь... Он вернулся мыслями к Калентьсву и даже позавидовал ему: Калентьев — не щепка. Он знает хорошо, что делает...
Калентьев, приказав извозчику ехать от вокзала не торопясь, раздумывал над событиями последних дней и анализировал каждый шаг. Ошибки он не видел, не находил. Ошибку, возможно, допустили те, кто работал с ним, — Андрианова, «Мишель», «Приятель»? Конечно, «Мишелю» не следовало и на час оставлять в гостиничном номере деньги. Что произошло с «Мишелем» дальше, Калентьев точно не знал. Заметив слежку, он не потащил за собой филеров в Тырново. Однако он навел их на Елену — это без сомнения. Здесь просчет. Следовало, пожалуй, повременить, но кто знает его обстоятельства и данные ему инструкции? И не арестован ли он? Не убит? Успела ли поменять квартиру Андрианова?.. Сколько лет проработал, и вот, пожалуйста, начались сбои — в момент, когда накануне Генуи от него ждут чуть ли не самой важной за эти годы информации...
