Шереметев — на шведов войной шел… Опять же неподалеку — другое село. Посечино. Как раз на этом месте в давние времена был великий бой, и русские шведов насмерть посекли. А вниз по Неве, видите, бугрится Преображенская гора. За нею — заповедное урочище, зовется «Красные сосны». Мне дед сказывал, а тот от своего деда слыхал, будто в бору после битвы прилег отдохнуть шведский воевода. А молодая сосенка в одночасье проросла сквозь него, пришила корнями к земле!
Старик засмеялся беззубым ртом.
— Видите, молодцы, не живется ворогу на нашей землице. Так уж оно повелось… А колоды мне еще вот как понадобятся, я богатющие рои разведу…
Тем и закончился наш разговор. Вот какой он, шереметевский пасечник. Занятный старик.
В этот раз мы привезли на остров много воску. Мы из него чудо-лампы понаделали…
Алла, в письме посылаю тебе свою карточку. В Морозовке раздобыли мы фотоаппарат марки «кодак». Вот и снимаемся на память.
Не удивляйся, что на голове у меня старая буденовка. Это — собственность ефрейтора Калинина. Мы выпросили у него буденовку, и почти каждый сфотографировался в ней.
Пришли, пожалуйста, свою карточку, если можно.
Будь счастлива.
Г Л А В А XXIII
УВАРЫЧ
Осенние дожди и туманы для пехотинцев — распроклятая погода, а для разведчиков — лучше не надобно. Туман, как мать родная, укроет и скроет, и следы спрячет.
В крепость все чаще стали наведываться ребята из дивизионного разведбатальона. Было там немало солдат, которые начинали службу в Орешке.
Еще в прошлом году по приказу комдива на острове начали готовить отделение, двенадцать человек для поиска. Тренировались они на совесть, учились ползать по-змеиному, не отрываясь от земли, развивали умение видеть во тьме и нападать без единого выстрела.
Следующим приказом все отделение передавалось в состав разведбатальона.
Вообще, солдаты, прошедшие закалку в крепости, ценились на фронте. В дивизионной газете даже была напечатана статья, в которой Орешек называли «Школой мужества».
В Шлиссельбургской крепости с разведчиками сдружились и потому, что среди них имелись свои, «островитяне», и потому, что сами по себе они были как на подбор — надежные, общительные и ладные люди. Особенно один из них полюбился всем. Маленький, быстрый, смешливый. Он казался сложенным из шаров разного размера. Плотный корпус с выпуклой грудью. Круглая, коротко остриженная голова. Маленькие, темные шарики глаз. И все это — в движении, пышет здоровьем, весельем, силой.
И фамилия у разведчика круглая, звонкая. Куклин. Иван Уварович Куклин.
Никто не умел плясать так, как этот ловкий и жизнерадостный человечек. При встрече солдаты упрашивали его:
— Спляши, Уварыч, согрей душу!
Он никогда не отказывался. С места бросался вприсядку.
Солдаты хлопали в ладоши, все ускоряя такт. Куклин кружился, взвизгивал, присвистывал.
Автомат мешал ему. Он снимал его с шеи, крутил в руках, над головою — сталь сливалась в сплошной круг.
Нельзя сказать, что это был какой-то определенный танец. Верно, белорусы считали, что наслаждаются зрелищем «форменной бульбы», а украинцы дивились: «То ж наш гопак». Тут было всего понемножку. Танцор сам выдумывал фигуры и чередование ритмов.
Это захватывало зрителей, вызывало шумное одобрение.
В разгар танца Куклин вдруг останавливался. Потный, красный, он смущенно переступал на своих коротких, толстых ногах и отвешивал поклон публике.
Его подхватывали на руки, качали. Если дело происходило в землянке, он вопил, не на шутку перепуганный:
— Отстаньте, о потолок разобьете! Мне сегодня в дело идти!
Мастер потанцевать, любитель побалагурить, Уварыч никогда не пускался в пространные рассуждения о «деле».
В крепости он появлялся неожиданно. Целыми часами лежал где-нибудь на стене или в укрытии, у ее подножия. Чаще всего он забирался в «хитрый домик». Это было старое, низенькое, совершенно разбитое сооружение на Головинском бастионе.
Бастион, узкий, длинный и плоский, как утиный нос, насыпан на острой оконечности острова. Отсюда хорошо просматривались набережная и улицы Шлиссельбурга.
Куклин лежал среди нагромождений камня и наблюдал. Очень долго и пристально. «Дело» всегда начиналось тут, на острове, на стенах или в «хитром домике».
Затем так же внезапно Уварыч и его товарищи-разведчики исчезали. Исчезали и их маленькие легкие лодки с островного причала.
Разведчики появлялись снова обычно на рассвете. На многих из них были кровавые бинты.
Куклин угощал приятелей немецкими сигаретами. Эти тоненькие, душистые сигареты никому не нравились. Брали их, чтобы не обидеть разведчиков отказом. Но те и сами говорили:
— Наша махорка основательней.
Их спрашивали:
— Где были?
Они отвечали неопределенно:
— Там.
У Ивана Куклина в крепости самыми задушевными друзьями — «корешами» — считались Степан Левченко и Володя Иринушкин. Перед уходом с острова домой, на правый берег, он обязательно разыщет их, чтобы попрощаться. Так было и в тот день, о котором идет речь.
Уварыч разломил о колени пачку немецких галет. Он отдал пачку товарищам, себе оставил одну галетину. Грыз ее мелкими крепкими зубами и злословил. Такое случалось с ним редко, но если уж случалось, он не скупился на ядовитые сравнения.
Галеты он обзывал «прессованной бумагой» и удивлялся, как это фашисты «жрут такую дрянь». Возмущался он очень искренне, словно немецкие хлебопеки непременно должны были учитывать вкус разведчика Куклина.
Иринушкин в разговор не вмешивался, только смотрел на Уварыча и улыбался. Зато Левченко, как умел, урезонивал приятеля.
Но в общем-то они понимали в чем дело. Поиск прошел неудачно. Куклин вернулся слегка раненый; он напоролся на мину, успел плюхнуться на землю, но волной сорвало ногти с пальцев на левой ноге. Теперь ему обеспечены по крайней мере две недели госпитального житья. Это и выводило разведчика из равновесия.
В неудаче он винил комбата, который плохо рассчитал время, топографов, подсунувших неточную карту, начальника вещевого склада, выдавшего скрипучие сапоги, — кого угодно, только не себя самого.
— Все известно, — печалился Уварыч, — сейчас мы заявимся домой, и сейчас комбат продерет нас с песочком. Ну, ясно, мы заработали разнос. А пусть комбат попробует сам толкнуться к фрицам!
— Тю, ты же совсем сдурел, — удивлялся Левченко, — где же это видано, чтобы комбат сам в каждую разведку ходил?.. Тебя послушать, так и в атаку идти батальонному командиру или командиру полка, а на КП один связной будет глазами хлопать. А если, скажем, фашисты прорвутся в тыл, кто перестроит порядки? Кто потребует поддержки у артиллеристов, чтобы нам же легче вперед переть? А если тебя, дурня, фрицы огнем к земле прижмут, кто позовет на помощь летчиков? Нет, Иван, всыплет тебе сегодня комбат, и за дело всыплет.
Куклин — ни
