Обещаю, скоро я напишу вам опять.
С любовью,
София».
Это письмо сказало Марии с Кирицисом о многом и в то же время не сказало ничего. Позже приходили и другие бодрые послания, в которых много рассказывалось о новой жизни Софии, но почти ничего о том, что она чувствует. По окончании первого курса Марии с Кирицисом пришлось испытать горькое разочарование – София так и не приехала домой на каникулы. Впрочем, этого можно было ожидать.
В тот год девушка много думала о своем прошлом и в конце концов стала едва ли не одержима им. Она решила отыскать Маноли. Вначале ей показалось, что это будет несложно – в Афинах и других частях Греции нашлись люди, которые видели его. Но потом след Маноли затерялся, и Софии пришлось воспользоваться такими сомнительными источниками информации, как телефонные книги и налоговые списки, и докучать людям по фамилии Вандулакис. Но все поиски оказались напрасными: каждый раз однофамильцы Маноли внимательно выслушивали ее сбивчивые объяснения и сообщали, что они не знают этого человека. Как-то утром, проснувшись в гостинице в Салониках, София задумалась, чего же она все-таки добивается. Даже если бы она отыскала Маноли, что она могла ему сказать? Кто знает, действительно ли он ее отец? Да и потом, какой отец лучше – ревнивец, убивший мать, или прелюбодей, напрочь забывший о ее существовании? Выбор не из приятных, так не лучше ли забыть о прошлом и начать строить новое будущее?
Вскоре после того как начался второй год обучения Софии, она познакомилась с человеком, который быстро занял в ее жизни намного более важное место, чем родной отец – кем бы тот ни был. Это был англичанин по имени Маркус Филдинг, который приехал в Афины, чтобы за год написать диссертацию. София никогда еще не встречала таких людей. Маркус был крупным и напоминал медведя, а когда ему было жарко или он смущался, то его бледное лицо покрывалось красными пятнами. Кроме того, у него были голубые глаза – большая редкость для Греции. А еще он был довольно неряшливым.
По существу, у Маркуса никогда не было девушки: он был слишком поглощен своими исследованиями и слишком робок, чтобы активно ухаживать за женщинами, и половая свобода, царившая в Лондоне семидесятых годов, наводила на него страх. До Афин сексуальная революция еще не докатилась. В первый же месяц жизни в городе, увидев Софию в стайке других студенток, Маркус сразу понял, что встретил самую красивую девушку на земле. И хотя ее нельзя было назвать замкнутой, она казалась англичанину недоступной, как богиня, – тем большим было его удивление, когда она согласилась встретиться с ним.
Несколько недель спустя они уже были неразлучны, а когда Маркусу настало время возвращаться в Англию, то София решила бросить университет, чтобы поехать с ним.
– Меня некому останавливать, – как-то заявила она Маркусу. – Я сирота.
– Да ты что?! Мне это даже в голову не приходило… – пробормотал тот.
– Правда. Меня воспитывали тетя и дядя, но они живут на Крите. Я знаю, они не будут возражать против моего переезда в Лондон.
София не стала подробно рассказывать о своем детстве, а Маркус и не настаивал. Правда, он настаивал на другом: им следует пожениться. София была совсем не против: она успела полюбить этого мужчину всем сердцем и знала, что он никогда не причинит ей зла.
В морозное февральское утро они зарегистрировали свой брак в отделе 3АГСа, расположенном в южной части Лондона. За несколько недель до этого Марии с Николаосом пришла открытка с неформальным приглашением на свадьбу. Эта открытка сразу заняла свое место на каминной полке в их доме. Супругам представилась возможность увидеться с Софией впервые после ее отъезда в университет. Со временем острая боль разлуки, которая так долго отравляла им жизнь, постепенно притупилась и ослабела: человек привыкает ко всему, даже к самому плохому. И Мария, и Кирицис ждали свадьбу со смешанным чувством волнения и опасения.
Маркус понравился им обоим с первого взгляда. Этот мужчина олицетворял собой все, о чем могла мечтать такая девушка, как София, – он был добрым, надежным, нежно любил ее… Увидев Софию довольной и счастливой, приемные родители не могли не порадоваться за нее, хотя их и огорчала мысль, что она вряд ли когда-нибудь вернется на Крит. А еще Мария и Николаос получили немало удовольствия от английской свадьбы, пусть даже им недоставало свадебных обычаев и традиций, к которым они привыкли. Если не считать нескольких особых тостов, эта свадьба почти не отличалась от любой другой вечеринки. Но больше всего гостей с Крита удивило то, что невеста практически ничем не отличалась от гостей: на ней был самый обычный брючный костюм красного цвета. Мария, совсем не говорившая по-английски, была представлена остальным гостям как тетя Софии, а Николаос, который владел английским почти безукоризненно, как ее дядя. Все время пребывания в Англии они неизменно держались вместе: Кирицис исполнял при жене обязанности переводчика.
Супруги провели в Лондоне три дня. Город, в котором теперь жила София, ошеломил Марию, показавшись ей другой планетой (по правде говоря, женщина вообще впервые в жизни выбралась за пределы Крита). В воздухе здесь постоянно стоял рев автомобильных двигателей, а мимо витрин с худыми манекенами ползали чудовищные автобусы и рекой текли толпы разномастного народа. Мария решила, что встретить знакомого на этих улицах редко удается даже коренным лондонцам.
Даже после свадьбы София не стала открывать мужу тайны, которые хранило ее прошлое. Она внушила себе, что скрывать что-либо, умалчивать о чем-то – это совсем не то, что лгать. Затем у нее родились дети – Алексис, их первенец, появилась на свет через год после свадьбы, – но и им София никогда не рассказывала о своих критских родственниках. Она решила, что постарается надежно защитить их от позора, который таило прошлое ее семьи.
В тысяча девятьсот девяностом году в возрасте восьмидесяти лет умер доктор Кирицис. В некоторых британских газетах были напечатаны скупые некрологи в несколько строк, в которых упоминалось о его вкладе в борьбу с лепрой. София тщательно вырезала все статьи, которые смогла найти, и спрятала вырезки подальше. Несмотря на разницу в два десятилетия, разделявшую Марию и Кирициса, женщина пережила мужа лишь на пять лет. Узнав о смерти тети, София на два дня вырвалась на Крит – и едва не захлебнулась в нахлынувшем чувстве вины и скорби. Она с запоздалым раскаянием осознала, что в том, как она уехала с Крита в восемнадцать лет, и во всем последующем ее молчании не было ничего, кроме эгоистичной неблагодарности по отношению к воспитавшим ее людям. Но что-то исправить было уже слишком поздно.
После этого София решила окончательно уничтожить следы прошлого. Она избавилась от тех немногих памяток о матери и тетке, которые хранились в ящике в дальнем уголке ее платяного шкафа, а как-то днем, когда дети были на занятиях, в камин полетела стопка пожелтевших конвертов с критскими штампами на марках. Затем София вынула из рамки фотографию дяди и тети и осторожно вложила под нее газетные вырезки с некрологами по доктору. Теперь от ее прошлого оставались лишь эта фотография и сухие строки с жизнеописанием доктора Кирициса.
Уничтожая физические свидетельства прошлого, София всего лишь пыталась убить свой страх перед тем, что когда-нибудь оно будет раскрыто, но этот страх грыз ее подобно неизлечимой болезни, а по прошествии лет к нему добавилось и чувство вины перед дядей и тетей. Все это тяжелым камнем лежало у нее внутри, и тошнота, порождаемая этим камнем и осознанием того, что исправить уже ничего нельзя, отравляла ее жизнь, что бы она ни делала. Собственные дети Софии теперь жили отдельно, и она особенно хорошо понимала, на какую муку обрекла приемных родителей, разом оборвав все отношения с ними.
Маркус всегда был чутким человеком и знал, что лишних вопросов о прошлом Софии задавать не стоит, но когда дети подросли, признаки критской крови стали все отчетливее проступать в их внешности: у Алексис были прекрасные темные волосы, а у Ника – черные густые ресницы. Все эти годы София жила в постоянном страхе, что однажды ее дети узнают, кем были их предки.
Но сейчас, глядя на Алексис, она жалела, что была такой скрытной. Алексис же смотрела на нее так, будто видела в первый раз. И в чем-то это было правдой: она сама сделала себя незнакомкой для мужа и детей.
– Прости, что я никогда не рассказывала тебе этого, – сказала София дочери.
– Объясни, чего ты так стыдилась? – наклонившись вперед, спросила Алексис. – Да, все эти события – считай что история твоей жизни, но сама-то ты при чем?
– Алексис, эти люди – моя плоть и кровь. Прокаженные, неверные жены, убийцы…
– Мама, ну что ты говоришь? Некоторые из них были настоящими героями. Взять хотя бы твоих тетю и дядю: их любовь преодолела все невзгоды, а то, что делал твой дядя, помогло спасти жизнь сотням людей, а может, и тысячам. А твой дедушка? Нынешним людям надо бы брать с него пример: он никогда не подводил других, никогда ни на что не жаловался, лишь молча нес свой крест…
