– Мама, ну что ты говоришь? Некоторые из них были настоящими героями. Взять хотя бы твоих тетю и дядю: их любовь преодолела все невзгоды, а то, что делал твой дядя, помогло спасти жизнь сотням людей, а может, и тысячам. А твой дедушка? Нынешним людям надо бы брать с него пример: он никогда не подводил других, никогда ни на что не жаловался, лишь молча нес свой крест…
– Хорошо, а как же моя мать?
– Ну, ее сложно назвать невинной жертвой, но и совсем плохим человеком она не была. Она была слабохарактерной, но в ней всегда билась бунтарская жилка, так ведь? Похоже, ей было труднее, чем Марии, выполнять свой долг, – из такого уж она была слеплена теста.
– Алексис, нельзя быть такой снисходительной. Да, характер у Анны был сложный, но почему она не боролась со своими наклонностями?
– Нам всем не мешало бы это делать, но далеко не у всех хватает на это сил. И потом, похоже, Маноли делал все возможное, чтобы обратить ее слабости себе на пользу, – люди частенько так поступают.
Некоторое время мать и дочь молчали. София беспокойно теребила серьги – как будто хотела что-то указать, но никак не решалась.
– И знаешь, кто проявил себя хуже всех? – в конце концов с горечью сказала она. – Я! Я отвернулась от двух замечательных, бесконечно добрых людей. Они отдали мне себя без остатка, а я отвергла их!
Этот стремительный поток слов ошеломил Алексис.
– Да, я отвернулась от них, – повторила София. – И теперь уже эту вину не загладишь, как ни старайся. Слишком поздно.
По щеке женщины скатилась одинокая слеза. Алексис никогда еще не видела мать плачущей.
– Не надо себя казнить, – прошептала она, подставила свой стул поближе и обняла Софию за плечи. – Если бы вы с папой огорошили меня чем-нибудь подобным, когда мне было восемнадцать, я, наверное, поступила бы точно так же. Нет ничего удивительного, что ты так расстроилась и разозлилась.
– Меня уже много лет мучает раскаяние за то, что я натворила… – тихо произнесла София.
– Что ж, пора вылечиться. Это все давно в прошлом, мама, – сказала Алексис, прижав мать к себе. – Судя по всему, Мария простила тебя. Ведь вы с ней переписывались? И она приезжала на вашу свадьбу? Не думаю, что Мария таила на тебя обиду – не таким она была человеком.
– Хорошо, если так, – ответила София голосом, глухим от попыток сдержать слезы. Но потом она перевела взгляд на остров в море, и постепенно спокойствие стало возвращаться к ней.
Все это время Фотини молча слушала разговор матери с дочерью. Поняв, что если так пойдет и дальше, то под влиянием Алексис София постепенно примирится со своим прошлым, пожилая женщина решила, что лучше будет на время оставить их одних.
Трагические события в семействе Вандулакисов все еще были памятны жителям Плаки, не забыли они и маленькую девочку, в ту далекую летнюю ночь оставшуюся без отца и без матери. Правда, в деревне осталось не так уж много людей, которые видели все происшедшее воочию.
Фотини зашла в бар и тихо обратилась к Герасимо, который тут же стал с помощью жестов энергично втолковывать жене, что им надо оставить бар на сына, а самим кое-куда сходить. Супруги и Фотини вернулись назад в таверну.
Сначала София не узнала людей, которые уселись за соседний столик, но заметив, что старик немой, она тут же поняла, кто он такой.
– Герасимо! – воскликнула она. – А я вас помню. Вы работали в баре, в котором я обычно сидела, так?
Герасимо с улыбкой кивнул. Его немота всегда вызывала любопытство у маленькой Софии. Женщина вспомнила, что в детстве побаивалась рыбака, но при этом просто обожала лимонад со льдом, который он готовил специально для нее каждый раз, когда они с Марией заходили сюда, чтобы поговорить с дедом. А вот Ариану она почти не помнила. Женщина сильно располнела, и даже толстые чулки не могли скрыть варикозных вен, а ведь когда София приезжала в Плаку, она была совсем еще молодой. В памяти Софии всплыл туманный образ очень красивой, но медлительной девушки, которая обычно сидела около бара, болтая с подругами, а вокруг, поставив под деревья неизменные мопеды, слонялись деревенские парни. Фотини опять принесла коричневый конверт с фотографиями, и теперь они лежали на столе. Всех поразило внешнее сходство между Софией, Алексис и их предками.
Несмотря на то что в этот вечер таверна не работала, появился Матеос, который вскоре должен был принять все дела у родителей. Он стал просто громадным, и когда он с восторгом обнял Софию, то она испугалась, что ее раздавят.
– Рад тебя видеть, София, – приветливо сказал Матеос. – Давненько тебя не было.
После этого Матеос принялся накрывать длинный стол. Должен был прийти еще один гость – брат Фотини Антонис. Днем женщина позвонила ему в Ситию, и в девять часов он наконец появился в дверях. Теперь это был седой сутулый старик, но его темные глаза с поволокой, которые так неотразимо подействовали на Анну много лет назад, остались прежними. Его посадили между Софией и Алексис, и после нескольких рюмок он перестал стесняться своего довольно неуклюжего английского – главное, что его понимали.
– Ваша мать была самой красивой женщиной из тех, что мне довелось видеть, – сказал он и после паузы добавил: – Если не считать моей жены, конечно. – Помолчав немного, старик продолжал: – Ее красота была не только даром свыше, но и проклятием: такие женщины всегда толкают мужчин на безумные поступки. Но стоит ли винить ее в этом?
Внимательно наблюдавшая за матерью Алексис заметила, что та хорошо поняла, о чем говорит Антонис.
– Эфхаристо, – тихо произнесла София. – Спасибо вам.
Было уже далеко за полночь, и свечи давно погасли, а они все говорили. Атмосфера за столом была такой же теплой, как сентябрьская ночь снаружи. Наконец все стали расходиться. Несколько часов спустя Софии и Алексис надо было отправляться в дорогу: Алексис нужно было вернуться в Ханью, к Эду, а ее матери – сесть на обратный паром до Пирея. Алексис казалось, что с тех пор как она приехала сюда, прошло не меньше месяца, хотя на самом деле она пробыла в Плаке лишь несколько дней. Да и для Софии эта короткая поездка оказалась неизмеримо важной. На прощание она сердечно обняла всех своих давних знакомых и пообещала в следующем году приехать уже надолго.
Утром Алексис довезла мать до Ираклиона, где та должна была сесть на паром до Афин. Всю дорогу мать и дочь непринужденно болтали. Высадив Софию, которая заявила, что полдня, остававшиеся до отправления парома, она с удовольствием проведет в многочисленных музеях города, Алексис продолжила свой путь в Ханью. Она раскрыла загадку прошлого, и настало время вплотную заняться будущим.
Без малого три часа спустя после расставания с матерью Алексис остановила машину у отеля на набережной Ханьи. Долгое путешествие по жаре утомило ее. Очень хотелось пить, поэтому она перешла дорогу и зашла в бар, окна которого выходили прямо на побережье. За одним из столиков сидел Эд и угрюмо смотрел на море. Алексис тихо подошла к нему и села. Звук, который издал ее стул, привлек внимание Эда, и он резко повернулся к ней.
– Черт, где тебя носило? – воскликнул он.
Если не считать отправленной четыре дня назад эсэмэски, в которой сообщалось, что она на пару ночей останется в Плаке, все это время Алексис не связывалась с Эдом, а ее мобильный телефон был выключен.
– Так вышло, – проговорила девушка, понимая, что ей не следовало пропадать так надолго. – Извини меня, пожалуйста. Я так увлеклась, что забыла обо всем. А потом приехала мама, и…
– То есть как «приехала мама»? Такое впечатление, что у вас там была встреча после долгой разлуки! Но мне ты об этом сказать забыла, понятное дело. Большое спасибо!
– Выслушай меня! – начала Алексис. – Для меня все это действительно очень важно…
– Да что ты говоришь!? – язвительно перебил ее Эд. – Что для тебя важно? Встретиться с матерью, которую ты можешь видеть каждый вечер, – это важнее, чем провести отпуск со мной?
Не дожидаясь ответа, Эд встал, подошел к стойке и заказал очередной коктейль. Пил он его, сидя на табурете спиной к Алексис, и в его позе сквозило возмущение. Девушка тихо поднялась и выскользнула наружу. Чтобы добраться до номера и сложить свои вещи в сумку, ей понадобилось лишь несколько минут. Напоследок она взяла с журнального столика пару книжек, а на их место положила записку:
«Жаль, что все закончилось так. Если бы ты только умел меня слушать!»
Никакого «С любовью, Алексис» или «Целую» она не приписала. Это был конец всему: она в этом больше не сомневалась. Любви между ними уже не было.
Глава двадцать седьмая
Алексис ехала обратно в Ираклион. Было уже четыре часа, и если она хотела добраться до города к семи, то следовало поторопиться: паром отправлялся в восемь, а она еще должна была вернуть машину в пункт проката.
