— Я волнуюсь, Джейсон. Это разрывает ему сердце. Он чуть не разрыдался по телефону. Что творится у него на душе, когда он смотрит на нее? Что он должен чувствовать, о чем думать?
— Он выдержит, — ответил Борн, глядя на поток машин на Елисейских полях из телефонной будки, искренне желая, чтобы это в самом деле было так. — Если нет, я его убил. Мне только этого недоставало, но все именно так. Я должен был заткнуть свою гнусную пасть и разобраться с ней сам.
— Ты бы не сумел. Ты видел д’Анжу на лестнице, ты бы не смог войти в дом.
— Я бы смог что-нибудь придумать. Как мы установили, я изобретателен — более, чем мне хотелось бы думать.
— Но ты и так делаешь все, что можно! Ты организовал панику, заставив тех, кто исполняет приказы Карлоса, выдать себя. Кто-то должен прекратить панику, но даже ты сказал, что Жаклин Лавье не обладает такими полномочиями. Джейсон, появится кто-то, и ты поймешь. Ты поймаешь его! Обязательно!
— Я надеюсь, Господи, я надеюсь! Я точно знаю, что делаю, но время от времени… — Борн остановился. Ему мучительно не хотелось, но он должен — должен был ей сказать. — Я теряюсь. Словно раздваиваюсь: одна часть говорит: «Спасайся», а другая… помоги Господи… «Найди Карлоса».
— К этому ты и стремился с самого начала, правда? — мягко спросила Мари.
— Мне плевать на Карлоса! — закричал Джейсон, вытирая пот со лба и одновременно чувствуя озноб. — Я свихнусь, — добавил он, не зная, произнес ли он эти слова вслух или про себя.
— Родной мой, возвращайся.
— Что? — Борн уставился на трубку, снова не зная, слышал ли он какие-то слова или хотел услышать и потому они ему почудились. Это начиналось снова. То ли было что-то, то ли не было. Небо снаружи потемнело, снаружи, за стенками телефонной будки на Елисейских полях. Когда-то оно было ярким, таким ярким, слепящим. И горячим, не холодным. Полным птичьих криков и визга металла…
— Джейсон!
— Что?
— Возвращайся! Родной, пожалуйста, возвращайся!
— Почему?
— Ты устал. Тебе нужно отдохнуть.
— Мне нужно встретиться с Триньоном. Пьером Триньоном. Это бухгалтер.
— Встретишься завтра. Это может подождать до завтра.
— Нет. Завтра — для капитанов.
Что он говорит? Капитаны. Войска. Мечущиеся в панике фигуры. Но это единственный выход, единственный выход. Хамелеон… это провокатор.
— Послушай меня. — Мари говорила настойчиво. — С тобой что-то происходит. Такое случалось и раньше, мы оба знаем, родной мой. И когда такое случается, ты должен остановиться, это мы тоже знаем. Возвращайся в гостиницу. Пожалуйста.
Борн зажмурился, озноб проходил, и птичьи крики в небе сменились гулом машин на улице. В холодном ночном небе сияли звезды, не было больше слепящего солнечного света, невыносимого зноя. Чем бы оно ни было, все прошло.
— Все в порядке. Честное слово. Все уже хорошо. Просто несколько неприятных секунд.
— Джейсон. — Мари говорила медленно, заставляя его прислушаться. — Что их вызвало?
— Не знаю.
— Ты виделся с Бриелль. Она тебе что-нибудь сказала? Что-нибудь, что навело тебя на мысли о чем-нибудь другом?
— Не помню. Я был слишком занят, соображая, что сказать мне самому.
— Думай, родной.
Борн прикрыл глаза, стараясь вспомнить. Было ли что-нибудь? Какое-нибудь слово, сказанное невзначай или так быстро, что не задело внимания.
— Она назвала меня провокатором, — сказал Джейсон, не понимая, почему вспомнилось именно это слово. — Но ведь так оно и есть, верно? Этим я и занимаюсь.
— Да, — согласилась Мари.
— Мне пора идти, — сказал Борн. — Триньон живет всего в двух кварталах отсюда. Я хочу увидеться с ним до десяти.
— Будь осторожен. — Мари проговорила это так, словно думала о другом.
— Буду. Я люблю тебя.
— Я верю в тебя, — сказала Мари Сен-Жак.
На улице было тихо, район с обычным для центра Парижа соседством жилых домов и магазинов, где днем кипела жизнь, ночью опустел.
Джейсон подошел к домику, номер которого нашел в телефонном справочнике. Поднялся по лестнице и вошел в опрятный, неярко освещенный вестибюль. Справа висела череда медных почтовых ящиков, под каждым виднелся маленький зарешеченный кружочек, в который посетитель должен был говорить. Джейсон пробежал глазами имена, напечатанные под прорезями ящиков: «Г-н Пьер Триньон — 42». Он дважды нажал черную кнопочку, через несколько секунд раздалось потрескивание.
— Да?
— Мсье Триньона, пожалуйста.
— Это я.
— Телеграмма, мсье. Я не могу оставить велосипед.
— Телеграмма? Мне?
Пьер Триньон нечасто получал телеграммы, об этом свидетельствовал удивленный тон. Остальные его слова были едва различимы, но отчетливо слышался испуганный женский голос, связывающий телеграмму со всеми мыслимыми катастрофами.
Борн ждал за дверью с матовыми стеклами. Через несколько секунд он услышал топот: кто-то — видимо Триньон — бежал по лестнице. Дверь распахнулась, скрыв Джейсона; лысеющий грузный человек — ненужные подтяжки впивались в рыхлое тело под белой рубашкой — прошел вдоль почтовых ящиков и остановился возле номера 42.
— Мсье Триньон?
Грузный человек развернулся, на круглом розовом лице застыло беспомощное выражение.
— Телеграмма! Мне телеграмма! Вы принесли мне телеграмму?
— Должен извиниться за уловку, Триньон, но это для вашего же блага. Я подумал, что вам не захочется отвечать на вопросы перед женой и детьми.
— Отвечать на вопросы? — воскликнул бухгалтер, кривя пухлые губы, испуганно глядя на Борна. — Мне? О чем? Что это значит? Почему вы здесь? Я законопослушный гражданин!
— Вы работаете на Сент-Оноре? В фирме под названием «Классики»?
— Да. Кто вы?
— Если хотите, можем пойти в мой кабинет, — сказал Борн.
— Кто вы?
— Специальный следователь Бюро налогообложения и учета, отделение мошенничества и подлогов. Пойдемте, моя служебная машина — возле дома.
— Возле дома? Пойдемте? На мне ни пиджака, ни пальто! Моя жена. Она ждет, что я принесу телеграмму. Телеграмму!
— Можете послать, если хотите. Пойдемте же. Я занимался этим весь день и хочу разобраться с вами.
— Пожалуйста, мсье, — взмолился Триньон. — Я вовсе не настаиваю на том, чтобы мы куда-нибудь шли. Вы сказали, что у вас есть вопросы. Задавайте свои вопросы и отпустите меня. Я не имею ни малейшего желания ехать в ваш кабинет.
— Это может занять несколько минут, — сказал Джейсон.
— Я поговорю с женой и скажу, что вышла ошибка. Телеграмма старику Граве, он живет на первом этаже и читает с трудом. Она поймет.
Мадам Триньон не поняла, но ее пронзительные возражения были умерены еще более пронзительными воплями мужа.
— Вот видите, — сказал бухгалтер, отходя от переговорного устройства; ниточки волос на голой макушке намокли от пота, — не надо никуда ехать. Что такое несколько минут в человеческой жизни? Передачи по телевизору повторят через месяц-два. Так, ради Бога, в чем дело, мсье? Моя документация безукоризненна, совершенно безукоризненна. Конечно, я не могу отвечать за работу счетовода. Это совсем другое дело, он сам по себе. Откровенно говоря, он мне никогда не нравился, без конца выражается, если вы понимаете, что я имею в виду. Но кто я, чтобы высказывать свое мнение? — Триньон развел руками, сморщив лицо в улыбке.
— Для начала, — сказал Борн, — не покидайте пределов Парижа. Если по какой-либо причине, личной или служебной, вам понадобится выехать, уведомите нас. Откровенно говоря, мы не позволим.
— Вы, наверное, шутите, мсье!
— Ничуть.
— У меня нет ни намерения, ни денег уезжать из Парижа, но я не могу поверить своим ушам. В чем я провинился?
— Бюро представит вашу документацию в суд завтра утром. Будьте готовы.
— Представит в суд? По какому делу? Готов к чему?
— По делу о выплатах так называемым поставщикам, чьи накладные оказались подложными. Товар так и не был получен — и не должен был быть, — зато деньги переведены в цюрихский банк.
— Цюрих? Не знаю, о чем вы говорите! Я не выписывал никаких чеков для Цюриха.
— Не непосредственно, мы знаем. Но что вам стоило выписать их для несуществующих фирм, выплатить деньги, которые затем будут переведены в Цюрих.
— Выплатами распоряжается мадам Лавье! Я ничего не выписываю сам!
Джейсон нахмурился:
— А теперь, должно быть, вы шутите, мсье.
— Честное слово! Так у нас заведено. Спросите кого угодно! «Классики» не выплачивают ни су без санкции мадам.
— То есть вы хотите сказать, что получаете распоряжения непосредственно от нее?
— Разумеется!
— А она от кого?
Триньон ухмыльнулся.
— Как говорится, от Господа Бога, когда не от Его врага. Это, конечно, шутка, мсье.
