Вот стихи Харазовой, возникшие в мыслях о R., ему посвященные и написанные, по ее словам, в последние дни года, за день, за два до ее полночного появленья у меня. Я хочу, чтобы ты их знала. Она очень милый человек с совершенно потрясающей биографией, – попроси Асю, – она тебе расскажет ее историю. Она – необыкновенный человек, чрезвычайно вдохновенный. Это я говорю о ней, а не о том, что она доносит до страницы. Ты знаешь, что это вещи разные. Но м.б. я слеп, и ты будешь справедливей к ней, и тогда окажется, что я ничего не понимаю и проглядел крупное дарованье, оглушенный сухостью и педантизмом своих мерил.
An R.M. Rilke
1
Das Herz von Lerchenglocken schwer,Such ich dich einsam in Spiegel;Und leise fällt das Leben umherVon der Wände traulichem Hügel.
Als rauschte der Glasquelle steigender Teich,Worin Fenster und Teppich ertrinken,Ein Mädchen im Sessel der Mondsichel gleich,Und Tischtöcher sinken und winken.
Und Stunden gehen aus und einUnd falten alternd die Hände,Bis die eine ergreifet des Herzens SchreinMit sprengendem Schlüsselwenden.
Oh! – Darauf ein Rauschen!.. Ich glaube der Tod! —Holunder und tropfende Regen! —Weil in des Herzens leiser NotSich Lerchenköpfe bewegen.
2
Jeden Abend trittst du, ein vergess’ner Engel,In des Herzens Kammer fordernd und bestimmt.Setzest dich ans Spinnrad und mit gold’nen Fäden,Leitest du mein Schicksal, bis die Herzwand glimmt.
Stunden knien nieder, trinken mir aus Händen.Der Erinnrung Murmeln klug und tränenleer.Und die Ampel schrumpfet, eine rote SchaleWie Bananenwinken in des Teppichs Meer.
Draussen wachsen Blumen, nahen sich die WölfeUnd mit weichen Rufen locken sie dich fort.In des Blutes Brunnen sammelt sich der Nachklang,Naht mit Unbestimmtheit deinem letzten Wort.Weiter ist Karfreitag. Weiter wird es Ostern,Wenn die Vögel fragen, wie ein Menschenherz…Und im Spiegel gleitet deine AuferstehungHinter Wolkenstössen langsam himmelwärts[71].
Maria Wyss (это ее псевдоним)* * *
Многоточьем подчеркнуто то, что тронуло. <Здесь – курсивом. Прим. ред.>
<На полях:>
Св<ятополку>-Мирскому напишу в следующем, и очень большое письмо. Какая радость держать в руках твой дар и глядеть в глаза ему! Ни с чем не сравнимое наслажденье
Получила ли ты II-ю ч<асть> Шмидта? Ругай свободно, если не нравится.
Письмо 87
<нач. марта 1927 г.>
Цветаева – Пастернаку
Дорогой Борис. Позволь мне на этот раз не о Шмидте, о Шмидте (несравненно лучше 1-ой части!) напишу после чтения его вслух С.Я. и Сувчинскому, напишу всё, что сказала, следовательно почувствовала / узнала. По горячему следу непосредств<енного> слухового и иного восприятия. Напишу под утысячеренным ударом слушателя. – Ты меня понимаешь? —
Пока же – не о тебе-Шмидте, о себе-Шмидте. – Я сейчас в огромной волне Германии и Смерти, вся на Тем Свету́ – от Гёте до Рильке. И еще Бог послал мне живого ангела, 20-летнего немца с того света (на здешнем – с Рейна), с которым – мысленно и письменно, когда и устно – беседую неустанно. Учти далекость от меня 05 г. – всякого года – кроме 1875 г. и 1926 г.
Кончаю сейчас – Три смерти – или Трезвучие – о двух смертях, пред– и по-шествующей смерти Рильке. (Все три на протяжении 3-ех недель). Как мне бесконечно жаль, что ты ничего не читал из моей «прозы» (т. е. МЫСЛИ), которую Святополк-Мирский в своей английской Истории русской литературы называет «худшей на протяжении русской литературы». Он меня, между прочим, сейчас ненавидит – за всю меня – так же как я его и, должно быть, в ответ.
(Твое обещание длинного <оборвано>
Предполагаемая, обещаемая длина твоего будущего письма к нему равна всей твоей неохоте. Но, Борис, твоя lune de miel[72] еще предстоит, вторая жена, не верь – первой жене!)
Борюшка, ты явно, героически – не на своей дороге. Ты никогда не станешь великим писателем (поэтом) земли русской, как Толстой, Достоевский, пр. Ты – отдельный и начинаешь там, где конч<или> они, переводя <над строкой: обрываешь> стрелку с уразумеваемого → вниз ↓ и там начиная всё сызнова <оборвано>
Ты ничего и никого не продолжаешь, ты не существуешь, ты подсуществуешь. Твой путь другой – будущего ОТДЕЛЬНЫХ. Тебе, Борис, даже через 100–200 лет не стать общим местом. (Говорю о всем, кроме Шмидта.)
1905 г. – ложный ход, работа не по тебе, вся на во всем – и всего-себя – перебарывании. Ты хотел простого человека, ты дал пошляка (Письма). Ты не знаешь, какие простые люди бывают.
Теперь, внимание:
Ложный ход, если бы он был последним, как степень – Шмидт – / при наличии последующего, т. е. Шмидт как ступень – если неправилен, то праведен.
В Шмидте (1905 г.) твоя дань людскому, человеческому, временному. <Над строкой: Времени (понять его).> Отдал – и дост (по-чешски: достаточно). Больше не связывайся.
Хочу от тебя прозы, большой, бесфабульной <вариант: бесте́мной>, тёмной, твоей.
О Попытке комнаты.
Разве ты не понял, что это не наша? Что так и не возникла она, [комната], п.ч. в будущем ее не было, просто – ни досок <вариант: доски>, ни балок. (Есть только то, что будет. Возникает только то, что уже есть.)
Оцени: обоюдная <над строкой: в письмах> Савойя, а под пером – ТА комната.
Бесперспект<ивность> сна? Об этом еще должна подумать. Кажется, ты прав. (Кстати, многие и многие здесь о тебе писавшие назыв<али> тебя бесперспективным <вариант: упорствовали на твоей бесперспективности>).
[Бесперспектив<но> —] Снотворчество?
* * *
Начинаются весенние дни, рассредоточ<енные> и рассосредотачивающие. Какой-то сквозняк света, неприятно и неприютно. Ушла зимняя необход<имость> <оборвано>
«От тебя до <вариант: ко> меня ближе, чем от тебя до <вариант: к> Рильке…» Нет, Борис, Рильке мне уже потому ближе тебя, что старше. (Мы с тобой – всячески – сверстники!) Особенно сейчас. Между тобой и мной – ТВОЕ время, твое, насильственное. В Рильке я втекала, к тебе мне надо пробиваться, прорываться. (Учти, что я не о личном говорю, о Рильке, тебе, себе – в мире.) Ты мне в какой-то час противуставишь – да просто III И<нтернационал> – не просто-третий, ТВОЙ, но все-таки И<нтернационал>, слово это, для тебя звучащее. Для того такие слова не звучали.
Вот тебе, дружочек, письмо, недавно оглашенное в Revue Française – [и еще другое, в Русской Мысли – ] <пробел в полстроки> vers de méchants ivrognes[73] – узнаешь? Те, «способные».
* * *
Борис, ты столько раз меня холодил, в самое сердце, – кажется – переболевшее тобой – что простишь меня за правду линии: меня – Рильке, меня – тебя.
Ведь если бы ТОТ мне не был ближайшим, моя потеря бы не была так огромна и мое обретение – там – так несказанно.
Да! Важное. Борюшка, не бойся меня, – т. е. пусть не боится меня – дай мне адрес Зелинского или кого-нибудь, кто ему для тебя передаст, хочу тебе послать Druineser Elegien и Орфея, Рильке не успел (не было свободн<ых> оттисков), сделаю я за него.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
