Но долго горевать не пришлось. Впереди дел было невпроворот: поднять на себе от моря в гору весь груз, рассортировать его, разложить по таким укромным закуткам, чтобы в каждом находилось все необходимое, надежно упрятать от воды, от зверья, а особенно от чужого глаза.
Хлопот по обустройству ожидалось поменьше, их предшественники за полгода место обжили, кое-какое хозяйство оставили. Особенно ценной была железная печка, небольшой запас дровишек да шалаш из плащ-палаток и прутьев.
Два дня ушло на все эти хлопоты.
Потом заступили на дежурство. Обзор был отменный, время светлое, весеннее, все чаще светит солнце, на десятки миль никто незамеченным не проскользнет.
Командир группы Чемоданов годился радисту чуть ли не в отцы: Алексею исполнилось тридцать четыре года, а Саше Чаулину, недавно закончившему Соловецкую школу юнг, только, восемнадцать.
По привычке, которая сложилась еще в отряде, в Полярном, Саша обращался к командиру на «вы». Чемоданов старался как-то сгладить должностную разницу, просил Чаулина называть его просто по имени. Но Саша не мог фамильярно относиться к командиру, заложенное в семье почтение к старшим за два года флотской службы подкрепилось уважительным отношением к командирам. Единственно, чего смог добиться Чемоданов, — заставить Чаулина обращаться к нему безличным «командир», без слов «вы» и «товарищ». Сам он называл Чаулина по-отечески Сашей.
Хотя и близок Нордкин и нередко еще задували с полюса, от леденящей Арктики холодные ветры со снегом, солнце с каждым днем поднималось выше и выше, грело жарче. Снега таяли все быстрее. Сначала обнажились каменные гряды, за ними вылезли из-под снега южные скаты. И вот уже зазеленели полянки, среди мшаника зажелтели крохотные, не набравшие силы и яркости цветочки. Зарумянился иван-чай, появились листочки на карликовых березах.
На вахте днем можно было сидеть без полушубка, ушки у шапки подвязывать не у подбородка, а на голове. Но ноги без валенок стыли, а вечером поверх ватной фуфайки приходилось еще набрасывать полушубок.
Плывущие конвои стали обнаруживать почти с первых дней. Обычно они шли один за другим с интервалом в несколько суток. О них доносили на базу.
Днем все чаще усаживались на скамеечке вдвоем, молча глядели на море. Иногда завязывалась неторопливая беседа. Спешить им было некуда, впереди были долгие месяцы сидения на берегу, где кончается суша и простирается необозримый океан воды и льдов.
Чаще всего говорили о войне. Обсудив прослушанные сводки, прикидывали, где последует очередной удар советских войск. Когда тема обсуждения иссякала, переключались на дела домашние.
Чемоданов тосковал о семье. Он редко об этом говорил вслух, чтобы лишний раз не бередить душу, но иногда накатывала гнетущая грусть о доме, о родных, о жене… Он отчетливо помнил отца, которого лишился в одиннадцатилетнем возрасте, ласковое прикосновение его шершавых рабочих рук, гладивших сына по вихрастой чернявой голове. Часто вспоминал мать, Вассу Ивановну, растившую его в деревне Нижние Баки Шарканского района Удмуртии. С нею он не расставался до самого ухода на военную службу. В 1932 году его призвали в пограничные войска. Отслужил срочную, вернулся домой, но через два года по комсомольскому набору поехал на строительство Мурманска. Здесь его застала война.
Сразу же после мобилизации его послали во флотскую разведку. С лета 1941 года для него начались пешие дальние походы, высадки на вражеский берег с моря. Много дорог исходил, еще больше изведал.
Жена — Зоя Михайловна Тимофеева — с начала войны была в эвакуации в Ижевске и работала в военном госпитале. Разлука не позволяла теперь самому почитать дорогие строчки, написать теплое, душевное словечко. Только время от времени в короткой радиограмме с базы сообщали, что жена жива-здорова, просит не беспокоиться. Это хоть немного утешало.
Как-то сидели под пригревающим солнцем на дощечке, положенной на два плоских камня, отчего она походила на короткую скамью. Соорудили ее еще их предшественники. За многие месяцы наблюдения с нее за морской далью она так залоснилась, что стала отполированной.
Теплая погода, безветрие, пустынный простор моря навевали спокойствие, настраивали на неспешные разговоры.
— Вот кончится война, командир, и жизнь наступит интересная. Я ведь еще по-настоящему и не пожил. В шестнадцать лет пробился в школу юнг. В отряде походил да сюда. — Чаулин, отбрасывая прутиком от ног галечник, склонил голову, чтобы командир не заметил его потускневшее лицо.
Родился он и рос в деревне Высоково Муромского уезда, потом родители переехали в Выксу, там отец поступил работать на оборонный завод.
— Да, маловато ты повидал в мирной жизни. Это я хватил и сладкого, и горького вдоволь, соленого оказалось даже через край. Жду, что после войны сладкое с горьким уравняю, — размышлял Чемоданов.
— Я сначала пойду учиться. Хочу получить основательную специальность. На высшее пока не замахиваюсь, а техникум хочется закончить.
— Это тебе вполне доступно. Молодой, семьи нет. Три года проучишься и станешь техником.
— Я иногда раздумываю, может, после войны пойти по другой дороге…
— Не советую. Иди по своей сегодняшней. И учиться будет легче, и специалистом станешь классным. Такого опыта, как у тебя, нынче не часто найдешь. После войны примут на учебу с распростертыми объятьями. Было бы желание. — Чемоданов настраивал Сашу на реальное дело.
Саша представлял будущее смутно. Он верил, что на смену войне придет совсем другая жизнь для всех людей. Какая она будет, точно не представлял, но что она станет лучше, в этом не сомневался. Он не мог вообразить, сколько трудностей свалится на людей, не знал, какой неимоверный труд потребуется, чтобы залечить военные раны.
— Доживем до победы, вернемся домой и заживем в достатке, — мечтательно говорил он Чемоданову.
— Почему ты так считаешь?
— Много горя выпало людям, натерпелись они бед всяческих. По-другому теперь будут строить мирную жизнь, не забудут уроков прошлого.
— Я думаю, это светлое завтра наступит не скоро.
— Отчего?
— Много глубоких ран оставит война, долго будут они напоминать о себе.
Умудренный жизнью Чемоданов подсказывал своему молодому напарнику, что там, где прокатилась война, — все кругом изрыто, исковеркано, выжжено. И все это надо воскресить из пепла. Сколько людей она не вернет в родные дома! Четвертый год она уничтожает самых трудоспособных тружеников, и в тылу люди работают на износ. Как совместить, чтобы после победы восстановить испепеленное войной и дать роздых людям? Наверное, совесть не позволит глядеть бесстрастными глазами на порушенное и обгорелое. Вот и придется опять работать не покладая рук.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
