Значит, верил, что я подмогну Лобанову… Так, может, не прав старый Воуль?.. Сидеть у очага… ночью бабу обнимать… И пусть тебя запрягают кому не лень… Не хочу так…»
Волчонок тяжело вздохнул, прижал Анку к сердцу, а дочка на руках у него спит крепким сном. Прижалась к нему, ручонки разбросала. Ресницы… брови… нос — все Верино. Даже губы так же поджимает — будто бы чуть в обиде на кого… «Это моя маленькая Вера!.. Хорошие мои!.. — Магдауль вздохнул. — …Если не помочь Ванфеду, то Лозовские да разные Тудыпки, Алганаи, Курутканы… — все останутся… Анка вырастет, выйдет замуж, и ее мужик тоже из половины пойдет рыбачить да охотиться… потом ихние дети… А Ганька!.. Тоже будет век свой долги деда Воуля отрабатывать…
Идти к партизанам — тогда не увижу долго Анку, на руках не подержу ее… Не будет Веры»… — Волчонок оглядел дочку, понюхал головку. И печально сник.
«…Дня за три мы с Ганькой напилим дров на зиму…»
И как-то сразу услышал, что происходит за окном: пиликает тальянка, пьяные мужики в разлад тянут какую-то слезную печаль. Но вот и тальянка, и пьяные мужицкие голоса потонули в звонкой частушке девчат.
Реки стали, снеги пали,
Пали и растаяли.
Лучше брата бы забрали,
Милова оставили.
Волчонок выглянул в окно.
Воронин идет в обнимку с Лушкой Третьяк. Одутловатое темное лицо парня расплылось в бессмысленной улыбке. А Лушку-то сперва Магдауль и не признал. Нарядная. Раньше ему казалось, что у нее голова прямо из плеч, а нынче подняла Лушка лицо к Венке, запрокинула его, и у нее шея — тонкая… Смотрит Лушка на парня, а глаза омытые, вроде и горе в них, и счастье еще уйти не успело… Венкина мать, маленькая старушка, запинается, бредет кое-как. Магдауль видит лишь ее коричневые, покореженные ревматизмом скрюченные пальцы, которыми она закрыла лицо.
Пришла Вера — со следами слез.
— Боюсь я… эти проводы… сердце исходится ошмотьями. — И вдруг улыбнулась. — Уй, Анка-то уснула у тебя!.. Как хорошо, что ты со мной… — заголосила Вера. И прижалась к мужу. — Я тебя не пущу никуда…
Волчонок слышит, как стучит Верино сердце, ее дыхание щекочет ему шею, ее тепло будто греет его нежным собольим мехом… Он осторожно высвободил из-под Анки руку и обнял жену.
— Вера…
— Што, Волчонок?
— У нас… дров много?
— Есть, на зиму, может, хватит… а што?
— Пилить нада… больше… Может…
Вера отпрянула и тревожно посмотрела на мужа.
— Ты что?.. Снова?.. Одна останусь?.. А убьют?.. — Снова из ее глаз посыпались слезы. — Да я без тебя!.. Не жива буду…
Волчонок от боли сморщился.
— Война, — прошептал он.
— Оно так-то так… а тебя ведь не возмут… ты ж инородец.
Хотел Магдауль сказать Вере о своем решении, да язык не повернулся.
Из-за огромного кедра вышел вооруженный человек. Ганька выронил пилу и вытаращил глаза.
— Дя Кеша! — вскрикнул он, придя в себя.
Магдауль обернулся.
— О-бой! Кешка!.. Ты!.. Мэнд! Здоров! — Магдауль весь просветлел.
— Здорово, Волчонок!.. Сколько не виделись-то!..
Кешка протянул и Ганьке руку, да так невзначай сжал мальчишке ладонь, что Ганька охнул.
— Ты, что?.. Неужели больно?..
— Ты, дя Кеша, как медведь!
Сидят Кешка с Магдаулем, курят. Ганька глаз не сводит с бабая — наскучался. Теперь-то уж с бабаем не пропадут!
— Я хотел, тала, искать тебя. — Магдауль прищурился и смотрит на чурки, а на них выступила янтарная смола, блестит на солнце золотыми росинками.
— Зачем?
— Ванфеда нада.
Твердо решил — к партизанам… что же все стоит перед ним сонное личико Анки? Что же так тяжело?
Но Магдауль резко поднял голову, твердо взглянул на Кешку.
— Он в тайге, — Кешка прихлопнул надоедливого комара. — Послал меня к тебе.
Магдауль вскинулся:
— Ему нада Волчонок?.. Зачем нада?
— Очень надо. Лучше тебя, Волчонок, никто не знает тайгу. Ванфед просит показать место, где бы можно было устроить партизанское стойбище.
— Чум строить?
Кешка загадочно улыбнулся.
— Нет, Волчонок, одним-двумя чумами не обойтись. Нас много. Есть раненые, больные. Им нужно большое, сухое и теплое помещение. Чтоб даже зимой было, как летом, — воздуху вдосталь. А главное, место должно быть скрытое от посторонних глаз. — Кешка усмехнулся и добавил: — Попало мне от Ивана Федоровича — плохое место выбрал для базы… Ворчит все: «Рядом с берегом, лодки чьи-то взад-вперед… Тот же Монка Харламов увидит нас и донесет белякам».
Ганьку словно подбросило — он вспомнил Монкину угрозу.
— Дя Кеша! — вмешался он в разговор. — А Монка-то Королю баил, што большевиков убивать нада.
Кешка насторожился, переспросил. А потом раздумчиво сказал:
— Вот ведь двуногая вошь… ползает рядом… Видишь, почему Иван Федорович ругает меня?
Волчонок по привычке поцарапал горбинку носа, вздохнул. «Вот бы им показать тот грот, в который я провалился. Но ведь Ган-Могой загубит всех», — подумал он. Перед Магдаулем — огненно-рыжее лицо, на волосатой плоскости которого ярко горят зеленые, пылающие красноватыми всполохами глаза… Жуткие глаза. «Нет, туда нельзя водить добрых людей. Вдруг случится худое, что тогда скажет Ванфед?».
— Думай, думай, Волчонок, это самая большая просьба Лобанова.
Магдауль упрямо повторил:
— Думай не думай… Нет такой место. Есть большой пещера… — Волчонок замялся, — там живут…
— Кто живет?
— Злой дух.
— Э, паря, мы его выпинаем оттудова! Только покажи, может, твоя пещера и в самом деле подойдет для нас.
Волчонок решительно мотнул головой.
Кешка взял колун, начал кромсать чурки. Вспыхивая на солнце, сыпались с них золотые капли смолы.
Магдауль залюбовался Кешкой. Недаром сам Грабежов хвалил парня. «Прытко робит варначина!»
В потемках сложили дрова в поленницу, незаметно пришли домой. Волчонок, как вошел в дом, к зыбке кинулся. Спит дочка — разметалась, сбросила одеяло. Он наклонился, накрыл.
А Вера у стола суетится… Магдауль слышит ее голос.
— Беда… Кеша… Парней всех забрили беляки… Слезы…
Волчонок отошел от зыбки, плюхнулся тяжело на лавку — ноги будто чужие. На Веру смотреть боится. Взглянул на Кешку, а тот загадочно улыбается.
— Ничего, пусть «бреют»…
— Сдурел, Кеша?! — Вера замерла с чайником.
Магдауль тоже удивлен.
— Да нет пока, — смеется он. — Худого в этом мы не видим: берут, везут их в Верхнеудинск… Там новобранцев оденут, обуют, ружьишки дадут… У белых-то всего хватает — им иностранцы суют и оружие, и припасы, и одежку…
— Смотри-ко!.. А им-то чево в чужу драку лезти?
— Значит, пользу себе усмотрели…
— А зачем же баишь-то — «пусть бреют»? — Вера укоризненно смотрит на Мельникова: — Сами-то небось в тайгу от беляков запрятались.
Ганька и Магдауль тоже ждут от Кешки ответа.
