От меня в полку знали об Иване Цыганкове. И вот почти через три месяца после встречи со мной он появился в полку. Держался бодрее, но лицо почти не изменилось. Чтобы не так отталкивающе смотрелось его обезображенное лицо и особенно глаза, он прикрыл их большими светозащитными очками. В полку Ваня пробыл несколько дней. К имевшемуся у него ордену Славы 3-й степени командир полка добавил орден Красного Знамени.
Как-то на аэродроме Унтервальтерсдорф мне встретился Жернаков. Это был инженер штурмового авиаполка, в котором я находился в Чапаевске в момент формирования. Тогда он был инженером нашей 1-й эскадрильи. Меня, конечно, не могла не интересовать судьба товарищей, с которыми собирался воевать. Я назвал наших, балашовцев, – Жабина, Минаева, Немыченкова, Скалабана, Муратова, командира полка Цветкова. К сожалению, все они погибли. 951-й полк на аэродроме Унтервальтерсдорф в это время уже не базировался. Он перелетел на какой-то другой. Жернаков прибыл к нам решить вопрос об отправке оставшихся машин и торопился с отъездом в свой полк. Встреча хоть и была короткой, но приятной. Как-никак, а в 1942 году мы служили в одном полку и собирались воевать вместе.
К концу 1945 года демобилизация старших возрастов в полку закончилась. С одной из очередных партий уехал к себе на Урал в город Сатку и мой воздушный стрелок Федя Шатилов. На его груди красовались ордена Красного Знамени и Красной Звезды. К сожалению, в день отъезда меня в полку не было. В тот момент я находился в Винернойштадте на корпусных сборах, так что попрощаться нам не пришлось. Не оставил он и своего адреса. Долгих двадцать лет мы ничего не знали друг о друге. Валя Лалетина, одна из бывших моих мотористок, любимая Феди, с ним не поехала. Сколько слез она пролила, переживая за него, когда я потерял его в полете. Однако сама не убереглась. В День Победы поехала по проселочной дороге на грузовике в одну из деревень сдавать в стирку белье. Нa опушке леса сошла с машины по своим делам. Недалеко от машины наткнулась на мощную мину. Назад ее привезли с оторванной головой.
Как только закончилась война с Японией, началось постепенное сокращение численного состава армии. Поначалу расформировались в основном наземные войска, потом начали тормошить и авиацию. Коснулось это и нашего корпуса. Он был расформирован, а за ним и дивизия. Наш полк был передан в состав 9-й гв. шад 1-го шак под командованием полковника Донченко и дважды Героя генерала Рязанова.
Из полка уволили в запас слабых летчиков. Однако численный состав от этого не уменьшился, а, наоборот, увеличился за счет увеличения количества эскадрилий. Их стало на одну больше. Укомплектование личным составом производилось за счет расформированных частей. Новой эскадрильей стал командовать капитан Пархоменко, летчик соседней дивизии нашего корпуса. С Пархоменко я был немного знаком. Это его мотоцикл отобрал у меня начальник штаба 308-й шад, когда я поехал на нем навестить Шатлыгина. Впервые в АЭ стало 12 летчиков. Если бы их было столько на войне! Появился в АЭ и замкомэск, не сделавший на Ил-2 ни одного полета. Воевал он на Пo-2, выполнил на нем более 700 боевых вылетов, но в главном – боевой подготовке – помочь мне не мог. Не его вина, что он попал к нам. Я ему сочувствовал, видя, как неловко он чувствует себя среди летного состава, оказавшись не в своих санях. Немало времени я потратил на его подготовку как летчика-штурмовика, стремясь быстрее ввести в курс дела.
После реорганизации полк стал более активно заниматься боевой учебой. Систематически проводились занятия по наземной подготовке, чаще летали, практикуясь в технике пилотирования, маршрутных полетах с боевым применением на большом полигоне в Венгрии недалеко от города Секешфехервар. В одном из полетов я должен был своей эскадрильей имитировать атаку механизированной колонны на марше, двигавшейся по шоссейной и грунтовой дорогам. Пехота привыкла видеть штурмовиков, когда они пролетали над ними спокойно. На учении они увидели нас в другой обстановке, когда мы летали над самой головой, чуть не задевая их.
К этому они подготовлены не были, и наш полет явился для них полной неожиданностью, заставившей поволноваться. Чтобы создать больший эффект, я приказал всей группе перевести винты на малый шаг. В этом случае от моторов шел режущий уши звук, вызывающий неприятное ощущение и стремление скорее избавиться от него. Таких атак по колонне мы сделали несколько. За это на разборе полетов мне здорово нагорело от командира полка. Генерал, командир мехкорпуса, в корректной форме и с юмором дал понять Ивану Ивановичу, что ему пришлось испытать при этих атаках.
Он вынужден был покинуть машину и залечь в грязный кювет. Генерал намекнул, что за такое старание «надо бы поблагодарить летчиков». Иван Иванович так и сделал. Особенно досталось мне. В присутствии всех летчиков он с известным своим красноречием отругал меня, чтобы дольше помнил и знал, что бывает за слишком ретивое выполнение задания, а конкретно за воздушное хулиганство.
В первой половине февраля 1946 года от сестры из Каширы получил телеграмму о смерти отца. Получил я ее на пятый день после отправления. В Каширу приехал на десятый день после похорон. Пришел на могилу. Она была занесена снегом. На ней ни венков, ни цветов и вообще никаких признаков, что совсем недавно в ней захоронили человека. Смотрю на холмик, покрытый пушистым снегом, а перед глазами, как в кино, проскакивают кадры из жизни. Да! Живым он для меня остался только в воспоминаниях. Таков удел всех нас, смертных.
Свидетельства о бракосочетании, выдаваемого загсом, у нас с Полиной не былo. Была только полковая справка, выданная ей после демобилизации. Чтобы не возникло никаких недоразумений, мы решили перед моим отъездом сходить в загс и зарегистрироваться по всем правилам. Вечером того же дня за малолюдным, скромным столом отметили это событие. Веселья, по понятным причинам, никакого не было. Взять Полину с собой в полк я не мог. В то время семьям офицеров жить за границей не разрешалось.
Когда вернулся на службу, в полку шла обычная учебно-боевая подготовка. Большая ее часть отводилась наземной, летали гораздо меньше. Причиной тому было отсутствие бензина. На боевых машинах мы только подлетывали для поддержания техники пилотирования и очень редко ходили на полигон. Гораздо больше летали на По-2, отрабатывая слепой полет под колпаком, пилотируя по приборам.
3 июня пришло сообщение о смерти Михаила Ивановича Калинина. Мы знали о его серьезной болезни. По случаю смерти главы государства состоялся митинг. Чувство скорби было у всех не для виду, а на самом деле. На утреннем построении, вместо того чтобы начать рабочий день с объявлений начальника штаба, Иван Иванович сам зачитал приказ о расформировании полка в связи с продолжающимся сокращением численности Вооруженных сил. Своих эмоций он не сдержал. Последние слова зачитал со слезами. Брызнули они и у многих из нас. Из всех летчиков полка с начала его формирования остался только я. И мне, как никому другому, полк был особенно дорог. В нем я стал полноценным летчиком, вырос от солдатских погон до капитанских звездочек, стал командиром эскадрильи.
И вот полка не стало. Сообщение командира расстроило меня. Вообще-то мы давно подумывали о своей участи. К этому времени было расформировано немало частей и соединений. До этого нас не трогали, скорее всего, потому, что находились мы в 1-м гвардейском шак, а он считался одним из привилегированных. И вот наконец пришел ожидаемый приказ. Каждый невольно подумал о себе. Какая участь ждет его: демобилизуют из армии или направят в другую часть. Сразу стала падать дисциплина. Никто уже не боялся Пстыго, да он почти и не показывался на глаза личному составу. Встретил как-то меня и спрашивает: «Ты с Пятикопом что будешь делать? Ведь он последнее время почти не просыхает от пьянства и живет больше не в части, а в соседней деревне – сожительствует с девчонкой-австрийкой». «Не знаю, товарищ командир», – услышал он в ответ. «Пиши этого забулдыгу на увольнение, пусть пьянствует на гражданке, может, быстрее остепенится».
О представлении материала на увольнение ему сообщила одна из бывших моих мотористок, оставшаяся после демобилизации вольнонаемной и работавшая в штабе полка писарем. Саша, конечно, обиделся на меня. Пришлось юлить – оправдываться. Ведь идея была не моя, однако подписал ее я. Расстались мы, так и не попрощавшись. Не думал я, что все так получится. Не раз и не два мы с ним выполняли сложные и опасные задания. Тяжелым было прощание со знаменем полка. Хорошо помню, как нам его вручал комдив Кожемякин. Было это на аэродроме Ивлево под Богородицком в конце июня 1943 года. Я хорошо запомнил слова комдива о том, как под этим знаменем надо бить врага и как беречь эту святыню. И мы сдержали обещание командира полка Хромова выполнить свой воинский долг перед Родиной.
