— Мы идем к мэо с тетрадкой и книжкой. Мы создали для них письменность, стремимся повысить их жизненный уровень…
Мы проговорили с Сисаной весь день. Потом он прилег на полчаса отдохнуть: прошлой ночью было заседание ЦК, он очень устал, а я вышел из пещеры подышать «нормальным воздухом».
Литое солнце умирало. Раскаленная, желто-белая масса солнечного света превращалась возле входа в нашу пещеру в осторожную, розовую, зыбкую акварель и начинало постепенно, но очень настойчиво, с каждой минутой все настойчивее, побеждать сильный сине-голубой тон.
Выйдя из пещеры покурить, я увидел, что небо уже не голубое, а черное. И в этом черном небе мерцали загадочные звезды. По-прежнему, как утром, надрывно кричал петух. Он прятался от бомбежек вместе с людьми и выходил из пещеры дышать ночным воздухом тоже вместе с людьми.
Товарищи надо мной подшучивали, но когда я несколько раз «предсказал» бомбежки по вою собак, подтрунивать перестали.
Собаки выли так, как двадцать шесть лет назад, когда я жил на Волге, и шла Сталинградская битва, и фашисты налетали на наш город по два-три раза в день. Я с тех пор запомнил, как жалостливо, по-бабьи голосисто мычали коровы, а им подвывали собаки. Глаза у собак были замершие, устремленные в небо, которое сулило им невидимую и непонятную, но неотвратимо идущую гибель.
Сурин Фуми посовещался с комиссаром охраны Сисуком. Принято решение: спать до полуночи и потом двинуться в неблизкий путь — через горы, пешочком — в типографию и редакцию газеты. Ночью идти безопаснее — летают только винтовые «АД-6», а их можно услышать загодя и спрятаться среди скал.
Мы шли, растянувшись цепочкой. Впереди вышагивал необыкновенно элегантный (даже в своих рваных кедах и местами прожженной хлопчатобумажной партизанской форме) комиссар охраны Сисук, потом шел наш переводчик Понг Сурин Фуми. Когда мы с Валентином Свиридовым только приехали, он сказал:
— Если вы забудете, как меня зовут, постарайтесь вспомнить игру пинг-понг, и если вы меня назовете Пинг, я не очень обижусь. Хотя в общем-то я Понг.
— Старина, — сказал я, — ни в коем случае не забуду ваше имя, потому что одна половина вашего имени равнозначна фамилии режиссера «Мосфильма» Сами Сурина. Пинг Понг Сурин Фуми. Очень просто.
Понг очень потешался по этому поводу.
(Я радовался, глядя на него. То время, что мы провели у партизан — и рядом с принцем Суфанувонгом, и в пещере вместе с Сисаной, и во время перестрелок с диверсантами, — всегда и всюду Понг поражал меня своей одинаково опрятной подтянутостью. Брюки бритвенно выглажены — он клал их каждую ночь, если спать приходилось не на земле возле костра, а в пещерах, на деревянных «матрацах», под циновки; ботинки модные, до глянца начищены, а на шее повязан платочек, подаренный ему какой-то никому неведомой Прекрасной Дамой.)
Замыкали нашу цепь три солдата охраны.
Шли мы, весело переговариваясь, но когда пришлось карабкаться по отвесной скале высоко наверх, Сисун обернулся и передал по цепи команду:
— Тихо, потушить фонари!
— Черт! — выругался Понг. — Сейчас в темноте измажу брюки…
Быть таким опрятным здесь, где нет бань, а бамбуковые водопроводы разбиты бомбежками и даже простое умывание перерастает в проблему из-за внезапных налетов, — дело трудное и, я бы сказал, мужественное. Тем более мне был симпатичен Понг. Я люблю людей, считающих для себя долгом быть элегантными во всех случаях и при всех условиях. Элегантность отнюдь не предполагает обилие тряпок. Я видел девушек на строительстве Абакан — Тайшета в маленьких унтах и в ватниках — они были куда как элегантнее некоторых молодых людей, натягивающих шляпы на уши обеими руками…
— Вот черт! — снова выругался Понг. — Измазал колено!
— Разговоры! — коротко сказал Сисук.
— А в чем дело? — шепнул я.
— Вчера они где-то поблизости сбросили диверсантов, а на скале нас можно перестрелять, как глупых кур, поодиночке. Они стреляют по голосам или по свету фонариков.
После нескольких часов перехода Сисук позволил сделать привал. Мы сели на камни в кромешной темноте. Прижались друг к другу спинами.
Кто-то из солдат охраны достал флейту и заиграл песню «Лам вонг». Сисук начал тихонько подпевать.
«Лам вонг» — танец-песня. Ее поют, танцуя.
(Однажды мы попали под сильную бомбежку, и нас всех засыпало землей: бомбы угодили совсем неподалеку, и мы уцелели чудом. Солдат, которого не только завалило землей, но и стукнуло камнем, ощупал себя — цел ли, — достал флейту и заиграл «Лам вонг».
— Что это он? — спросил я Понга. — Контужен, что ли?
— Почему? Он с радости играет. Жив — значит, пой и танцуй!)
…Сисук долго слушал, как играет на флейте солдат, а потом сказал:
— Ну-ка, дай мне.
Солдат передал ему флейту, маленькую, самодельную, из бамбука, и Сисук заиграл протяжную песню. Черно-белое небо, подрезанное острыми ножами горных хребтов, опрокинулось над нами звездным безразличным спокойствием. Рядом журчал ручей. Где-то в скалах протяжно и скорбно кричала неведомая птица.
…Ранним утром мы добрались до нужного нам места в горных джунглях. Здесь, в отличие от нашей горной долины, был слышен детский смех — ребятишки вылезали из пещер и грелись на солнышке под надзором двух женщин, одна из них была с карабином, другая — с биноклем. В отдалении солдаты чистили оружие; свободные от вахты нежились под солнцем: постарше — просто закрыв глаза и откинувшись на руки, словно на пляже, а те, кто помоложе, читали книжки.
Рядом с входом в пещеру работал ткацкий станок, если, правда, это кустарное сооружение можно называть станком. Девушка ткала себе свадебную юбку. Это — традиция Лаоса: каждая девушка обязана выткать для свадьбы красивую юбку.
Крохотное селение, скрытое в тропическом густом лесу, еще ни разу не подвергалось бомбардировке. Последняя воронка, которую я заметил, была в двух километрах отсюда. По лаосским понятиям это глубокий тыл.
Здесь расположена типография Нео Лао Хак Сат. Познакомился с директором Бун Поном. Ему тридцать шесть лет. Работать в типографии он начал восемнадцать лет назад — в день ее основания. Был подсобным рабочим. После налета на типографию полицейских Бун Пон бежал из Вьентьяна. Три месяца пробирался в районы Нео Лао Хак Сат, питался банановыми листьями, прятался от диких зверей на деревьях, привязывал ремнем к стволу и так спал. Здесь, в скалах, начали на пустом месте. Собрали кустарные печатные станки. А сейчас выпускают газету, книги, календари.
Он провел меня по типографии: это пять глубоких пещер, соединенных узкими, темными расщелинами — коридорами. Тусклый свет от слабенького движка выхватывает матовыми пятнами мокрые стены скал. Освещенные пятнами желтого зыбкого света, работают наборщики, печатники, брошюровщики. Много молодежи: юноши и девушки шестнадцати и семнадцати лет.
Отпечатанную газету передают из рук в руки, очень бережно; читают, несколько даже изумленно радуясь свершенному чуду, по несколько раз, от корки до корки.
Формат газеты вроде нашей заводской многотиражки.
Работать приходится в пальто. У людей землистый цвет лица, ледяные руки. По нескольку раз на день они выходят из пещеры погреться на солнце.
Познакомился с корректором Бун Ни. В прошлом он был монахом в пагоде. Ушел в партизаны вместе с настоятелем пагоды Маха Тяо.
— Какую догму буддизма вы почитаете более всего? — спросил я его.
— Люби ближнего, — ответил он тихо.
Я религиозно, можно сказать, отношусь к типографиям. Там совершается самое великое чудо: мысль делается вещественной, материальной, принадлежащей не тебе одному, а всем людям. И было мне очень горько за далекую заокеанскую цивилизацию, которая загнала в сырые скалы чудо мира — книгу. И думалось мне, что так долго быть не может. Книга обязательно выйдет к солнцу.
Директор Бун Пон ходил по типографии с полуторагодовалым сыном-первенцем на руках. Мальчик надрывно кашлял во сне. Здесь почти все дети тяжко больны бронхитом. Много легочных заболеваний. Середина ХХ века — операции по пересадке сердца, конгрессы по кибернетике — и дети в пещерах, совсем неподалеку от главных очагов мировой культуры, если расстояние соотносить с сегодняшними сверхзвуковыми скоростями.
Я беседовал в маленькой бамбуковой беседочке возле входа в пещеру с членом редколлегии Тхонг Дамом, с переводчиком Донг Тяном, и в это время вдруг, откуда ни возьмись, низко-низко пронесся «фантом». Мы едва успели вскочить в пещеру, и пока мы там падали друг на друга, прогрохотали подряд два взрыва. Из воронок несло гарью, паленой шерстью. К счастью, никого не задело.
(Вечером сидел у транзисторного приемника, слушал новости. Вашингтон передавал последние данные опроса Института общественного мнения Гэллапа. Половина опрошенных американцев была не согласна с вьетнамской агрессией, и только тридцать процентов поддерживали официальный курс правительства Джонсона. Если демократия есть подчинение меньшинства большинству, то отчего Джонсон продолжает войну? Ведь большинство американцев против политики во Вьетнаме.)
