Ко второй группе причисляли негативно относившихся к СССР и русским, даже если они не были сторонниками и членами шюцкоровской организации. Считалось, что таких было 15–20 %. К третьей группе советские военные и гражданские органы относили тех, кто был нейтрально настроен к Советскому государству или же не определился в своих политических симпатиях (приблизительно 60 %). Именно для последней группы военнопленных предлагал ось организовать активные занятия по политическому просвещению (политзанятия), которые должны были изменить их мировоззрение. Ведь еще со времен Гражданской войны и иностранной интервенции военнослужащие армий противника и, конечно, пленные рассматривались как потенциальные проводники идеи мировой революции. Еще В. Ленин в своих речах в 1920 году называл солдат стран Антанты, вернувшихся на родину, «большевистской заразой»[215].
В лагерях развернулись своеобразные идеологические бои. Основное идейное противоречие сводили, по существу, лишь к разному ответу на вопрос о том, какое государственно-политическое устройство будет у Финляндии, как она будет развиваться после войны. Но самое главное, принципиальное идеологическое расхождение было связано с будущими взаимоотношениями с Советским Союзом.
Лидеры первой и второй групп старались перетянуть на свою сторону представителей наиболее многочисленной категории военнопленных. Администрация же лагерей старалась членов шюцкоровской организации изолировать от остальных пленных с целью не допустить их влияния на настроенных к СССР нейтрально. Но старания и той, и другой стороны так и не увенчались значительным успехом. искусственное вычленение шюцкоровцев, положительно относящихся к СССР и нейтральных не давало полного представления об истинном мировоззрении военнопленного. Большинство финнов в плену, вплоть до окончания боевых действий между двумя странами, продолжали занимать нейтральную позицию.
Основная масса военнопленных финнов, так и не высказавшая своих истинных политических симпатий, часто поддерживала ту или иную группу в зависимости от ситуации на фронте и в лагере. Некоторых беспокоила их дальнейшая судьба в Финляндии. Они опасались преследований со стороны финских властей. На их отношении к поднимавшимся в ходе дискуссий и на политзанятиях вопросам сказывалось желание скорейшего окончания войны и возвращения на родину[216].
В докладных записках об индивидуальных и групповых беседах с рядовыми военнопленными политические инструкторы Грязовецкого лагеря отмечали, что большинство финских военнопленных слабо разбираются в политике. (Впрочем, это только с точки зрения советских идеологических работников. Насколько правомерно такое утверждение — судить сложно. Вообще же, понятие «хорошо» или «плохо» разбираться в политике — субъективно и зависит от критериев, предъявляемых к этому вопросу той или иной стороной.) Поэтому основными моментами в пропагандистской работе с финскими военнопленными были: разъяснение причин начала войны и доказательство преимущества советского образа жизни. В проводимых беседах военнопленных пытались убедить в том, что основная задача, возложенная на РККА в ходе Зимней войны, — это ликвидация военного плацдарма и войны на Севере Европы, ликвидация угрозы безопасности Ленинграду и «освобождение финского народа от гнета капиталистов». Основной упор при этом делался на тезис об оказании помощи Народному правительству Финляндии и освобождении финских рабочих и крестьян. При этом политработники лагеря «все время старались показать правительство Маннергейма в самых черных красках, посеять недоверие к этому правительству»[217].
Военнопленные же, в основном рядовые, в беседах с политинструкторами лагеря часто говорили примерно так, как военнопленный Кемпонен:
«Для нас всех тем лучше, чем быстрее продвигалась бы Красная армия вперед, все мы ждем конца войны. Я знал, когда сдавался в плен, что ничего плохого там не будет, так как я жил в Советском Союзе в 1918–1919 году, но конечно, нам в Финляндии говорили все плохое о Советском Союзе, и им, конечно не верили»[218].
Такие военнопленные, особенно из бедных семей, были довольны условиями содержания в лагере, поскольку под влиянием финской пропаганды ожидали гораздо худшего. Например, военнопленный Нюрхелен (Nyrhinen Elis) заявлял:
«Я очень доволен тем условиям, в которых мы проживаем, и никогда не предполагал, что пленные могут иметь такие условия. Если бы знали наши семьи о наших условиях, то было бы не о чем беспокоиться, так как мы большинство семейных и думаем, что они о нас ничего не знают. И мы не знаем, живы ли они»[219].
Попутно хочу обратить внимание на слова Нюрхелена о том, что военнопленные не знают ничего о своих семьях. Это еще одно косвенное подтверждение того, что финны, несмотря на декларированные Женевской конвенций и «Положением о военнопленных» права на отправление почтовой корреспонденции, не имели возможности свободно посылать из лагерей и получать из Финляндии почтовые отправления. Впрочем, сложности и проблемы с перепиской военнопленных армий противника со своими родственниками были не только во время Зимней войны и войны Продолжения. Как отмечает петербургский исследователь С. Фирсов, еще во время Первой мировой войны, несмотря на то что Российская империя присоединилась к Гаагской конвенции 1907 года, иностранные пленные были лишены регулярной переписки с родными. В первую очередь, это, конечно же, было связано с огромными расстояниями и неудовлетворительной работой почтового ведомства России в условиях военного времени. Переписка осложнялась еще и требованиями ее ведения только на русском, немецком или французском языках. Таким образом, получалось, что письма были привилегией только офицерского корпуса, а большинство рядовых не могло воспользоваться услугами российской военной почты[220]. Однако финские военнопленные периода Зимней войны и войны Продолжения были фактически лишены права на переписку скорее по идеологическим и политическим мотивам, чем по причинам лингвистического характера. Ни в одном советском документе того времени не оговорено, на каком языке предписывается вести переписку военнопленным.
Что касается распространявшихся на фронте обращений финских военнопленных к своим однополчанам в виде писем, то большинство солдат им не верило, считая их «поддельными». Впрочем, и сами политработники признавали, что видимого эффекта советская пропаганда не приносила. Например, начальник отделения по работе среди войск противника политотдела 13-й армии М. Бурцев отмечал, что финны не были восприимчивы к пламенной агитации, не подкрепленной убедительными аргументами: «Они любили размышлять самостоятельно и приходить к заключению на основе серьезных доказательств»[221].
Здесь необходимо сделать небольшое отступление и упомянуть некоторые нюансы советской пропаганды на фронте. Как мы помним, Советский Союз вступил в Зимнюю войну под лозунгом освобождения финских рабочих и крестьян от гнета помещиков и капиталистов. Эффективно действовавший во время польской кампании в сентябре 1939 года тезис «освобождения» не сработал во время советско-финской войны. Тому было множество причин, но основной, по моему мнению, все же было упорное сопротивление частей финской армии. Бойцы и командиры РККА недоумевали: почему лозунги, с которыми они вступали на территорию Финляндии, не оказывали должного воздействия на войска и население противника. В связи с этим в феврале 1940 года заместитель начальника Политуправления Красной Армии бригадный комиссар Ф. Кузнецов подписал директиву № 29 о задачах агитационно-пропагандистской работы в связи с советско-финляндским конфликтом. Старые пропагандистские лозунги были подвергнуты остракизму, как свидетельство «схематизма» и «книжности» комиссаров и политруков, а на их место пришел новый — обеспечение безопасности северо-западных границ и Ленинграда. Подобная смена лозунгов позволила после окончания боевых действий заявить, что цели, стоявшие в войне с белофиннами, были достигнуты: безопасность границ и города на Неве обеспечены.
Для осуществления пропагандистской работы, направленной на войска противника, в политуправлении Ленинградского военного округа создали специальный отдел, в ведение которого входило издание газет и листовок. Аналогичные подразделения были созданы во всех четырех действующих армиях. Как отмечает российский исследователь Н. Волковский, за время Зимней войны было издано 89 наименований листовок тиражом около 31 млн экземпляров, среди них 52 обращения финских военнопленных[222].
Впрочем, и Финляндия, и Советский Союз вели в своих войсках контрпропаганду, одной из задач которой было предотвратить сдачу в плен. Соответственно в обеих армиях насаждался тезис, что пленение неминуемо повлечет за собой пытки и смерть. В связи с этим некоторые финские военнослужащие кончали жизнь самоубийством.
