Впрочем, и Финляндия, и Советский Союз вели в своих войсках контрпропаганду, одной из задач которой было предотвратить сдачу в плен. Соответственно в обеих армиях насаждался тезис, что пленение неминуемо повлечет за собой пытки и смерть. В связи с этим некоторые финские военнослужащие кончали жизнь самоубийством.
Об этом, в частности, речь шла в докладной записке «О партийно-политической работе и политико-моральном состоянии Грязовецкого лагеря НКВД» в УПВИ от 21 февраля 1940 года.
Об этом же рассказывал военнопленный Никкенен Ойво (Nikkinen Oiva), 1917 года рождения:
«Нам, солдатам, офицеры говорили: "Лучше покончить жизнь самоубийством, нежели попасть в плен Красной Армии" Когда троих солдат и одного младшего командира (в том числе Никкенена) взяли в плен, то один из них покончил жизнь самоубийством. «Теперь же он сам убедился в противоположном отношении Красной Армии к военнопленным, понял, «как клеветали офицеры на Красную Армию»[223].
Не думаю, что это явление было «массовым» среди солдат финской армии, хотя, вероятно, отдельные случаи были. В противовес этому мы располагаем большим количеством документов и воспоминаний бывших военнослужащих РККА и военнопленных, в которых рассказывается о том, что солдаты и командиры кончали жизнь самоубийством, дабы не попасть в плен. Впрочем, здесь необходимо учитывать и специфику советского законодательства того времени, о котором я говорил ранее, то есть все пленные априори считались изменниками родины, и перед солдатами нередко вставала дилемма: умереть, как герой, или стать «врагом народа», попав в плен.
В доверительных беседах с этой группой военнопленных представители НКВД получали также первичную информацию о советских пленных, содержавшихся в Финляндии. Так, 2 марта 1940 года военнопленный Исай К. Ойтинен (имя искажено, правильно — Oittinen Iisakki. — Д. Ф.) показывал:
«Нужно предупредить Красную Армию и военно-воздушный флот, чтобы напрасно не бомбардировали «Утый» аэродром, около ст/анции/ «Уты» (Utti) ввиду того, чтобы там находятся военнопленные Красной армии. Это место расположено от аэродрома по шоссейной дороге к местечку Коувола (Kouvola) 4 километра»[224].
В арсенале идеологической работы были постоянно устраивавшиеся лекции о международном положении и ходе боевых действий, беседы о внутреннем положении в Советском Союзе и его борьбе с международной реакцией. Об интенсивности этой работы можно судить по упоминавшейся нами выше докладной записке в УПВИ НКВД СССР за январь 1940 года. Начальник Грязовецкого лагеря, в частности, докладывал:
«В январе проведено С военно-пленными всего 16-ть читок и бесед на следующие темы:
а) Война в Европе и взаимоотношение СССР с Прибалтийскими государствами. Проведено 4 беседы, присутствовало 132 человека.
б) Мирные предложения СССР и позиция бывшего правительства Финляндии. Проведено 3 беседы, присутствовало 132 человека.
в) Материалы ХVIII съезда ВКП (б). Проведено 2 беседы, присутствовало 54 человека.
г) Проведено читок газет по текущим событиям — 7, присутствовало 132 человека.
Политические настроения пленных.
Рядовой состав (резервисты) настроены демобилизационно: «Скорее бы кончилась война». Сочувственно относятся к демократическому народному правительству Финляндии»[225].
Беседы с военнопленными тщательно фиксировались, и на их основании печатались листовки-обращения финских военнопленных к солдатам финской армии. В них говорилось О хорошем обращении с финнами в плену. Этот тезис был в ряду главных содержавшихся в листовках призывов прекратить сопротивление и переходить на сторону правительства Куусинена и Финской Народной армии (ФНА).
На беседах военнопленные наиболее часто задавали следующий вопрос с каким правительством будет заключен мирный договор, со старым или с правительством Куусинена? Лагерные пропагандисты Зимней войны, как уже отмечалось, так старались очернить Маннергейма, что многие сочувствовавшие СССР не понимали, как можно подписывать договор со старым правительством Финляндии. Обманутые люди недоумевали:
«Как это можно, чтоб этот прохвост Маннергейм и ему подобные остались в правительстве, если они так обманули финский народ и являются агентами Английской и Французской буржуазии. Они пожимают плечами и говорят, что какое угодно правительство, но не Маннергейм»[226].
Автору этого высказывания как бы вторил военнопленный Ляявяри[227], который говорил, что раз заключен после войны мирный договор, «Красная Армия не довела до конца начатое дело, не освободила финский народ, а стало быть, не подтверждается политика СССР о построении коммунизма»[228].
Однако основную массу военнопленных не интересовали судьбы мирового коммунизма. Их умы занимали прежде всего вопросы собственного существования, послевоенного мирного труда в Финляндии. Их политические симпатии были довольно просты: «Нам бы работа и хлеб, а кто будет управлять страной, все равно. Раз правительство приказывает воевать, мы поэтому воюем»[229].
Тем не менее некоторые военнопленные понимали, что послевоенный мир, в котором им придется жить, будет несколько иным. Они полагали, что победитель в этой войне, а им все же, по их мнению, будет СССР, навяжет Финляндии новые условия существования, неравные отношения во взаимоотношениях двух соседних стран. Такие неравнодушные, но плохо разбиравшиеся в развитии современной им истории задавали на беседах следующие вопросы: будут ли выселять финнов с территории, которая после войны отойдет к Советскому Союзу; кто станет создавать в Финляндии колхозы; защитит ли правительство СССР бывших финских военнопленных, если их начнут притеснять в Финляндии; примет ли таких военнопленных СССР, если они решатся перебежать в Советский Союз; можно ли записаться в Финскую Народную армию. Людей интересовали также вопросы взаимоотношения СССР с Прибалтийскими государствами и в этой связи возможность установить переписку с родственниками через Эстонию или Латвию.
В указанном нами перечне вопросов не случайно прозвучала тема Финской Народной армии. В этом отразилась реакция на усилия политического руководства лагерей по пропаганде создания воинских формирований из финских военнопленных. Но из-за скорого прекращения войны эта сложная задача не была выполнена. Хотя в докладной записке из Грязовецкого лагеря в УПВИ НКВД СССР от 29 февраля 1940 года старший инструктор политотдела УПВИ, батальонный комиссар Лисовский подчеркивал, что у некоторых пленных из рядового состава есть желание вступить в ФНА. Однако необходимо отметить, что политотдел все же был недостаточно оперативен в своей работе среди военнопленных. Дело заключается в том, что материалы на финском языке, призывающие пленных вступать в ФНА, прибыли в лагерь с явным опозданием — 4 марта 1940 года, то есть когда правительство Куусинена фактически прекратило существование. Комиссар УПВИ НКВД Нехорошев направил в Грязовецкий лагерь следующие документы: 1. Декларацию народного Правительства Финляндии — 2 экземпляра; 2. Договор о взаимопомощи и дружбе между СССР и Финляндской Демократической Республикой (ФДР) — 3 экземпляра; 3. Карта Финляндии, составленная по договору, заключенному между СССР и ФДР, — 3 экземпляра; 4. Обращения солдат и начсостава 1 корпуса ФНА к солдатам финской белой армии (так в тексте. — Д. Ф.) — 2 экземпляра; 5. Обращение бойцов РККА Ленинградского военного округа к солдатам финской армии — 50 экземпляров; 6. Лозунги различного содержания — 14 экземпляров (7 наименований).
Необходимо заметить, что пропагандистская работа с военнопленными была малоуспешной в том числе и потому, что среди политических инструкторов не хватало людей, владевших финским языком.
Работа велась и с офицерами, и с членами шюцкоровской организации. Если в январе 1940 года в Грязовецком лагере из 99 человек военнопленных были 27 шюцкоровцев (27,2 %): 3 офицера, 12 человек младшего командного состава и 12 рядовых, то в апреле из 600 военнопленных содержались уже 72 члена шюцкоровской организации (12 %). Но, конечно, значительное сокращение шюцкоровцев нельзя расценивать только как успех идеологического воздействия на людей. Простое количественное увеличение военнопленных, следуя советской терминологии, «иной политической принадлежности», неминуемо ведет к сокращению числа шюцкоровцев. Об этом свидетельствуют цифры, приведенные в «Сводной строевой записке Грязовецкого лагеря НКВД военнопленных финской армии за период с 20.12.39 по 22.5.40 г.»[230].
Однако шюцкоровцы находились и под административным давлением, насильственно вытеснялись из среды военнопленных как изгои. Так, первоначально они содержались в одной комнате с рядовым составом, или, если следовать лагерной классификации, — с нейтрально настроенными пленными. После проверки лагеря 7 –11 января 1940 года старшим инспектором УПВИ НКВД СССР Кальмановичем их изолировали от основного контингента военнопленных[231].
